– С папенькой не поспоришь, – сказал Славик раздосадовано. – Ты же могла сама все разрулить, зая?
– Я могла бы. – Мирослава кивнула. – Наверное.
– Вот я так ему и сказал. – Славик привстал на одном локте, окинул ее внимательным взглядом, спросил: – Кстати, ты почему еще не спала? Ночь на дворе.
Мирослава неопределенно пожала плечами.
– Ты даже не ложилась. – Славик погладил плед, которым была застелена ее кровать. – Ты боишься, мелкая?
Взгляд его из расслабленного сделался хищным. Да и мелкой он называл ее крайне редко. Может быть, вообще не называл. Или только в детстве? Она многое забыла из того, что было в детстве, но Славика помнила очень хорошо. У него тогда почти все время был этот взгляд. Она его тогда почти все время боялась.
– Боишься?! – Он резко дернул Мирославу на кровать, подмял своим сильным, тренированным телом, улыбнулся. – Скажи, что боишься. Ну, давай же!
А ведь ему нравилось. Она только сейчас поняла, что ему нужна не просто зая, которая иногда бесстрашная тигрица. Куда интереснее тигрицу напугать. Похоже, игра выходит на новый уровень.
– А нужно? – спросила Мирослава шепотом.
– Мне нравится, когда ты боишься, мелкая, – сказал он, задирая подол ее футболки.
* * *
Весь остаток ночи до самого рассвета Мирославе снились кошмары. Или это были воспоминания? Те самые, из кладовки с ментальным хламом?
– …Мне нравится, когда ты боишься, мелкая! – Славик, не нынешний, а тринадцатилетней давности, нависает над ней, разглядывает, задумчиво накручивает на палец прядь ее волос. – Ну, скажи, что тебе тоже нравится, что ты специально стараешься попасться мне на глаза.
Она не специально! Да, она боится! Она до такой степени боится, что готова обходить его десятой дорогой. Но у нее нет десяти дорог. У нее есть только две: короткая по дну оврага и длинная кружная. Две дороги – две беды. Потому что Славика с дружками можно встретить на любой из них. На короткой – пешего, на длинной – на велике. И от велика еще попробуй убеги. Получается, что короткая дорога – меньшее зло…
– Ну, что ты молчишь, мелкая?
Он больше не накручивает ее волосы на палец, он тянет – сильно и зло, специально, чтобы сделать ей больно, специально, чтобы она заплакала. Она заплачет, а он будет смеяться. Он и его дружки. А потом ее толкнут на землю, чтобы она упала лицом в прелые прошлогодние листья. Она упадет, непременно выпачкает одежду, порвет колготки и оцарапается. И снова придется врать бабуле, что она нечаянно, просто из-за врожденной неловкости. Но бабуля уже начинает что-то подозревать, смотрит на Мирославу очень внимательно поверх спущенных на кончик носа очков.