Слабым хрипом Цукерман дал понять, что все еще ничего не помнит. Кошмар случился, это да, но как – он не знал. Челюсть не вставала на место, и говорить он не мог. И шея начала деревенеть. Он вообще не мог пошевелить головой. Полное заточение.
– Легкая временная амнезия, и все. Не паникуй. И не из-за удара. И мозг не поврежден, я уверен. Это из-за того, что ты принимал. Бывают выпадения памяти, особенно если выпить много алкоголя. Меня не удивляет, что ты невежливо вел себя с дамой. Проверили твои карманы. Три косяка, штук двадцать таблеток перкодана и прелестная, с монограммой, фляжка от Тиффани, и в ней ни капли алкоголя. Ты, видимо, довольно долго летел. Шофер рассказала историю, которой ты с ней поделился, о тебе и Хью Хефнере. Это что, так называемый безответственный гедонизм, способ развлечься или метод самолечения?
В правой руке он обнаружил внутривенный катетер. И, кажется, потихоньку начал отступать от той черной дыры, о которой не знал ничего. Указательным пальцем свободной руки он написал в воздухе букву “П”. Пальцы работали, рука работала; он проверил ноги и пальцы на ногах. Тоже работают. Ниже ключиц он был совершенно живой, но сам он стал собственным ртом. От плеч и шеи он обратился в собственный рот. И в этой дыре была его сущность.
– Всем этим ты боролся со своей болью.
Цукерману удалось хмыкнуть – и он почувствовал вкус крови. С водки он перешел на кровь.
– Покажи, где болит. Я не про рот. Я про боль, которую ты лечил самостоятельно, до того, как начал поутру развлекаться.
Цукерман показал.
– А диагноз? – спросил Бобби. – Напиши диагноз. Вот тут.
На кровати лежал блокнот, большой блокнот на пружинках, и фломастер. Бобби снял колпачок с фломастера и вложил его в руку Цукермана.
– Не пытайся говорить. Будет больно. Не говорить, не зевать, не есть, не смеяться, и постарайся не чихать – хотя бы первое время. Напиши, Цук. Ты же умеешь.
Он написал: нету.
– Нет диагноза? Как долго это продолжается? Напиши.
Он предпочел показать на пальцах – чтобы еще раз убедиться, что пальцы двигаются, что он может считать, что голова никуда не укатилась.
– Восемнадцать, – сказал Бобби. – Часов, дней, месяцев или лет?
Цукерман кончиком фломастера написал в воздухе “М”.
– На мой взгляд, слишком долго, – сказал Бобби. – Если ты ощущаешь боль уже восемнадцать месяцев, значит, есть причина.
Ощущение, что мозг не работает, потихоньку проходило. Он все еще не помнил, что случилось, но сейчас ему было на это плевать: он понимал только, что он в беде и ему больно. И боль была мучительной.