— Сам ты баба! А ну убирайся к Дамийонасу! Я вот тебе так задам, гляди, штаны не потеряй.
— И вообще, Юлюс, — разочарованно сказал я ему, — больно ты эту касатку стал слушаться. Был друг, как и положено, а теперь… А ты, сорока, — поддел я и ее, — паси-ка лучше своих коз, а не нашего Юлюса!
— А мне Юлюс нравится, понятно? — зардевшись, как калина, прощебетала Еруте. — А тебе небось козы по душе? Паси на здоровье, мне не жалко.
Тут Юлюс как давай смеяться, как давай хохотать! А сам так и сияет от гордости… А мне все это — будто кнутом по сердцу. Елки-моталки! Ведь кому как не мне чаще всего доводилось за ее козами гоняться. Занесет их куда-нибудь нелегкая — стоит Еруте слово сказать, как я тут же за ними несусь.
— Заруби себе на носу, — пригрозил я, — больше я на твоих коз и не гляну!
Так и потащился я, точно меня клопомором посыпали, сражаться на стороне Дамийонаса. Да только ничего путного из нашей войны не получилось: драться Юлюсу было лень, а играть просто так у меня не было настроения. И разладилась у нас игра.
Слоняюсь туда-сюда, от скуки поганки ногой сшибаю, а сам голову ломаю, как бы это нам всем снова вместе собраться. Кто первый предложит помириться? Дамийонас тот рта не разинет — он сильнее всех с Юлюсом рассорился. А Юлюсу что?.. Ему и так хорошо. Неужели мне придется унижаться перед ними всеми? Дамийонаса и Юлюса я бы как-нибудь еще свел, а вот с Еруте и разговаривать не хочу. Сам не знаю почему, не хочу — и все.
Ладно еще, скотина наша в дружбе живет: жуют вместе, лежат тоже вместе — коровы и овцы — чуть не вповалку. А когда какая-нибудь чернуха или буренка, одурев от зноя и оводов, принимается носиться как ошалелая и, выражаясь по-нашему, «задирает кропило», — отмахиваясь хвостами, спасаются кто куда все остальные. Вслед за коровами живо вылазят из своих тенистых укрытий овцы и козы. Каждое стадо несется прямиком к своим хлевам, чтобы спрятаться там.
Так было и на этот раз. И хотя солнышко уже клонилось к закату и в остывшем воздухе, подобно пыли в молотьбу, клубилась мошкара, одна из моих буренок вдруг как шарахнется в кусты! От оводов и то так не бегала! Видно, оса или шмель ужалил. Ну, а за ней, известное дело, и другие коровы хвост трубой — и сломя голову в ольшаник кинулись.
— Штель! Стой, окаянная! — с криком помчался я следом.
Уж и не знаю, откуда в нашей деревне такая мода взялась: коров муштровали по-немецки, к лошадям же обращались по-русски: «назад», «дай ногу».
В лозняке все мы и встретились — раскрасневшиеся, разгоряченные, запыхавшиеся от бега.