Я к этому времени успел прижиться на новом месте, смирился со всей участью и даже призабыл родное па́свальское наречие. Видно, оттого и показался Апалису совершенно чужим. Жил я тогда, как домашний воробей, по утрам клевал жематийскую кашу, чирикал в школе, чистил картошку, таскал торф, воду, задавал корм скотине, а вечером залезал под ледяное одеяло и, согрев постель своим телом, засыпал.
Апалис же хоть и пообносился, хоть и голодал, зато был вольной птахой. Вот почему, не очень-то дружелюбно покосившись на меня, он тут же упорхнул. Весной я получил тощее, на одном листке, письмецо с немецкими надписями. Аполинарас писал, что оккупанты схватили его и услали на каторгу в Германию.
После этого пришло еще два или три письма. Судя по ним, Апалис тосковал по родной земле, он расспрашивал о близких, даже о тех из них, кто ни разу не обласкал брата.
А затем к нам подошел фронт, и писем от Апалиса я больше так и не дождался. Как-то, пася единственную буренку дяди Адомаса, я придумал грустный стишок про отчий дом, в котором был и такой куплет:
Мамочку родную в землю закопали
И ушли из дома все до одного.
Немцы на чужбину братика угнали,
Я один остался, больше никого…
Через двадцать лет далеко-далеко отсюда, где-то в Калифорнии, Аполинарас увидел в доме своих знакомых, литовских эмигрантов, книжку в коричневой обложке — «Деревянные башмаки».
«Любопытное совпадение, — подумал Апалис, — фамилия и имя писателя сходятся прямо как у брата…»
В памяти Аполинараса я остался таким же, как когда-то, — ненамного выше кнутовища. Ему трудно было свыкнуться с мыслью, что за это время я успел вырасти, окончить институт и даже написать книжку.
И вот однажды на мое имя нежданно-негаданно пришел из издательства конверт, а в нем письмо от Апалиса. Никогда в жизни мне не доводилось, да, пожалуй, уж никогда и не придется, получать более драгоценную и неожиданную весточку. Прочитав письмо, я не мог ни есть, ни спать от радости. Сколько вопросов у меня накопилось к неожиданно нашедшемуся Аполинарасу! Мне так хотелось узнать, как жил брат не только во время войны, после нее, но и тогда, когда нас после похорон мамы разлучили. Брат старше меня на семь лет, лучше помнит отца, маму, о многом мог бы мне порассказать…
Однако письма — это все же не живой голос; глядя на фотографии, не узнаешь, что у человека на душе. Вот почему на руках у меня уже почти все необходимые бумаги и я собираюсь вскоре отправиться в Америку, в город Лос-Анджелес, где живет теперь мой брат.
Да, но что же повезти в подарок?
Я слышал, что многие, отправляясь за моря-океаны, везут родственникам янтарь, это «литовское золото», и горсть родной земли. Пожалуй, ничего умнее не придумаю и я.