Поэтому философы наставляют не довольствоваться только изучением, но присовокуплять и приучение себя, затем упражнение в осуществлении на деле. Ведь мы долгое время привыкли делать противоположное этому, и у нас в пользовании мнения, противоположные правильным. Так вот если мы не добьемся того, чтобы правильные мнения были у нас и в пользовании, то мы будем всего лишь толкователями чужих мнений. Да вот прямо сейчас, кто из нас не может искусно прорассуждать о благе и зле? Что среди всего существующего то-то – благо, то-то – зло, а то-то – безразличное; благо – это, конечно, добродетели и все причастное добродетелям, зло – все противоположное этому, а безразличное – богатство, здоровье, слава. И вот если посреди нашего выступления с речью станет вдруг слишком шумно или кто-нибудь из присутствующих станет смеяться над нами, – мы уже сражены. Куда делось, философ, все то, что говорил ты? Откуда все это извлекая говорил ты? Прямо с губ? Что же ты оскверняешь чужие средства? Что ты играешь в кости на самое важное? Ведь одно дело отложить хлеб и вино в кладовую, другое дело – съесть. Съеденное переварилось, распределилось, стало жилами, плотью, костями, кровью, здоровым цветом лица, здоровым дыханием. Отложенное ты, когда захочешь, легко можешь взять и показать, но от него тебе пользы никакой, всего лишь только думанье, что у тебя есть это. В самом деле, какая разница, эти ли мнения толковать или мнения инакомыслящих? Ты вот сядь сейчас и рассуждай искусно о мнениях Эпикура, и, пожалуй, ты превзойдешь его в искусном рассуждении. Так что же ты называешь себя стоиком, что ты обманываешь толпу, что ты играешь иудея, тогда как ты эллин?[159] Разве ты не видишь, каким образом каждый называется иудеем, каким образом – сирийцем, каким образом – египтянином? И когда мы видим, что кто-то ведет себя двойственно, мы обычно говорим: «Это не иудей, он играет его». А когда он проникнут убежденностью принявшего омовение и секту[160], тогда он действительно и есть и называется иудей. Вот так и мы – лже-принявшие омовение: на словах – иудеи, а на деле – нечто другое, не проникнутые убежденностью в соответствии со словом, далекие от применения на деле того, что говорим, знанием чего кичимся. Вот так, даже с назначением человека не справляясь, мы беремся еще и за назначение философа, такое великое бремя. Это как если бы человек, который не в состоянии поднять десяти фунтов, вздумал взвалить на себя камень Аякса[161].
10. Как на основании названий можно находить надлежащее
Рассмотри, кто ты такой. Прежде всего – человек, то есть тот, у кого нет ничего главнее свободы воли, но ей все остальное у него подчинено, а сама она у него непорабощаема и неподчиняема. Так смотри, от кого ты отличаешься по разумному основанию. Ты отличаешься от зверей, ты отличаешься от баранов. Кроме того, ты гражданин мироздания и частица его, не как одна из имеющих целью служить, а как одна из имеющих главное значение, потому что ты способен понимать божественное управление и способен выводить следствия. Каково же назначение гражданина? Ничего не считать частно полезным, ничего не обдумывать как обособленному, но – подобно тому как если бы рука или нога обладали рассудком и понимали природное устройство, они бы никогда не влеклись или стремились иначе, чем соотносясь с целым. Поэтому прекрасно говорят философы, что, если бы добродетельный человек предвидел будущее, он содействовал бы и тому, чтобы ему болеть, и тому, чтобы ему умирать, и тому, чтобы ему изувечиваться, поскольку сознавал бы, что этот удел назначается в силу распорядка Вселенной, а целое главнее части и город главнее гражданина. Ну а раз мы не предвидим, то надлежит придерживаться более естественного для выбора, потому что рождены мы и для этого.