А не хочу ли я вместе с арабским языком изучать Коран?
Хочу. Как можно изучить культуру, не изучив Коран?
Тогда, сказал почти торжественно господин Бадави, завтра в Джалу прибудет шейх Дахир Саид Джилани, который вызвался учить меня.
Кто такой шейх Дахир Саид Джилани, я не знал, но, склонив голову, сказал, что высоко ценю оказанную мне честь.
Господин Бадави просиял.
Очень ему понравился мой ответ.
19 мая 1976 года, среда
Игра сегодня принципиальная. Фишер белыми хочет победить. Ещё бы не хотеть — счет со мной у него отрицательный. А я, чёрными, согласен и на ничью. Играю, и у меня получается. С другим-то можно было бы и предложить её, ничью, но с Фишером такое проходит редко. Фигур на доске много, всякое может случиться.
Что ж, я не прочь и поиграть. Случиться может и в мою пользу.
На двадцать шестом ходу я задумался: стоит ли форсировать размен ферзей, делая ничью практически неизбежной, или попытаться подпустить туману, осложнить ситуацию?
И только я стал в этом тумане искать на ощупь потайные двери, как шум в зале отвлёк от поиска.
Ну, шум — сказано слишком сильно. Некому особенно шуметь. С дюжину газетчиков да киносъемка для ливийского телевидения, вот и вся публика.
— Врача! Позовите врача!
Ага, ага… Кто позовёт? Откуда? Нет, если бы турнир был в Москве, Ленинграде или Ереване, среди зрителей набралось бы врачей на целую больницу, но мы-то не в Москве. В Джалу мы. А здесь не то, что в зале — вообще, похоже, врачей нет.
Я сделал ход и сказал Фишеру:
— Роберт, зовут врача. Я должен идти.
Он посмотрел на меня отрешенно, весь в партии, потом кивнул:
— Хорошо, ты же доктор.
Я не доктор, я только учусь, но чего уж там, в войну с четырьмя-то годами мединститута запросто брали в госпиталь. И с тремя брали. Да что с тремя, сразу брали — санинструктором. И не в госпиталь, а на передовую. В нашем Черноземском мединституте из ста двадцать человек, ставших санинструкторами в первые дни войны, погибли сто четыре. Остальные получили ранения.
Но сейчас-то не война.
Ульф Андерсен лежал на полу рядом с игровым столиком. Лежал и дрыгал ножкой. Чуть-чуть.
Рядом стоял его соперник, Ульман, с видом несчастным и боевым одновременно.
— Я тут не при чём — сразу заявил он. — Ничего не делал. А он вот как-то повалился, сначала на столик, а потом вот…
И в самом деле, все фигуры были разбросаны — по доске, по столику, по полу.
Но я на фигуры не смотрел. Смотрел на Андерсена. Никаких инструментов у меня не было, но нас учили, что главное — это голова, и то, что к ней прилагается. Глаза, уши, нос. Язык тоже, раньше на вкус много чего определяли. Сейчас нет.