Перемена столь внезапна, что Коко подпрыгивает. Все инструменты оркестра соединяются в порывистом диссонирующем аккорде. Судорожный ритм пугает Коко. Ничего подобного она еще никогда не слышала. Звуки непредсказуемо сталкиваются и заставляют вибрировать воздух. Коко ожидала чего-то необычного, но к такому она была не готова.
Затем у задника, изображающего степь и небо над нею, появляются двенадцать одетых в черное нимф с волосами цвета льна, они создают живую картину. Встав в самую простую позицию — колени сдвинуты, плечи подняты, — танцоры неловко покачиваются.
Одна из танцовщиц делает неприличный жест. Коко шокирована. Другие актеры воют и взвизгивают. Публика топает ногами. Когда танцовщицы, делая грубые движения, объединяются, зрители начинают шипеть. Недалеко от Коко встает пожилая дама, ее тиара почти свалилась с головы.
— Это позор!
Танцоры продолжают кружиться по сцене и, собравшись вместе, прыгают в натянутое сукно. Музыка резко подчеркивает движения их рук.
— Это так по-славянски, — замечает Кариатис.
Один из иностранных послов, сидящий в ложе, начинает громко хохотать. От того, что происходит на сцене, Коко приходит почти в детский восторг.
Поднимается с места какой-то мужчина и призывает всех умолкнуть. Дама в соседней ложе бьет по лицу соседа, который начал шипеть. Еще один человек в ярости кричит:
— Заткнись, сука! — направляя свое оскорбление одной из самых утонченных и прекрасных женщин Франции.
— Это Флоран Шмит, — шепчет Кариатис. — Я видела у него фотографию композитора — он там обнаженный! — В сознании учительницы танцев мелькает образ обнаженного Стравинского, упершего руки в боки, он стоит на маленькой деревянной пристани, брачный инструмент — в профиль, ягодицы крепкие, мускулистые, на заднем плане виднеется белый конь.
Коко смеется, пораженная тем, что в высшем свете циркулируют подобные вещи. Чем выше социальный уровень, тем больше развращен человек, хотя бы в мыслях.
В публике нарастает беспокойство. Гремят аккорды, ритмы кажутся безобразными, непривычными. Для парижской элиты все слишком грубо, во всем чувствуется монгольское зверство, запах селедки и табака.
И хотя Коко посмеивается, что-то импульсивное, дотоле неизведанное в музыке оказывается созвучным ее ощущению новизны от присутствия в этом месте. Внутренний ритм Коко так же подвижен, как ритмы этой музыки. Ее тело ощущает удары молоточков клавиатуры фортепиано, кожу ее полируют натянутые тетивы смычков. Первобытная энергия пронзает ее, как грозовая молния пронзает громоотвод.
Впитывая сложные ритмы музыки, Коко все-таки замечает, как Шарль посматривает на нее.