» (40). «Вольф-Бер не похож на других, с ним можно обо всем говорить, и он охотно отвечает на все и часто, часто смеется… Старенький он, но держится бодро и за работой или напевает под нос, или разговаривает» (40). У Вольфа-Бера всегда находится доброе слово для своего ученика и подходящая шутка на любой случай. Для Вольфа-Бера, как и для лирического героя стихотворений А. Соболя, чувство юмора оказывается спасительной соломинкой, которая помогает удержаться на плаву: «…скажите мне, евреи, почему мне не смеяться, если я уже вдоволь наплакался» (38–39). У него хватает сил на улыбку даже тогда, когда реб-Довид лишает его крова: «Хороший человек реб-Довид. Хе-хе… Вольф-Бер маленький человек, может обойтись без 20 рублей, а реб-Довиду они нужны. Вольф-Бер заплатил за квартиру до следующей зимы, а реб-Довид теперь просит: будьте добры, сделайте мне одолжение, уезжайте, я вас прошу. Что же, почему хорошему еврею не оказать услуги? А двадцать рублей? Хе-хе… Зачем отдавать их обратно? Хе-хе…» (41).
Не менее традиционен и клиширован образ еврейской женщины. Еврейская женщина А. Соболя, как в рассматриваемом рассказе, так и в других произведениях (мать Боруха «Песнь песней», мать Менделя «Мендель-Иван»), — это типичная «йидише момэ», но не в комически-сентиментальном, а в своем серьезном, драматическом воплощении. По мнению Ш. Маркиша, «премьера этого образа состоялась в повести О. Рабиновича „Наследственный подсвечник“, „доподлинным открытием“ которого стала Зельда: „Мать — хребет семьи, хранительница родовых и через это национальных традиций“, но при этом „обыкновенная темная, не тронутая просвещением, не отмеченная ни малейшей тонкостью чувств еврейка“»>23. После чего он был многократно растиражирован в произведениях Шолом-Алейхема, М. М. Сфорима, Ш. Аша, А. Кипена, Д. Айзмана и др. А. Соболь здесь полностью следует традиционной схеме.
На страницах рассказа мы встречаем три ипостаси женского образа: мать Нахмана Ента, его жена Двейра и дочь Хана. Женщины разных поколений, разного времени, они удивительно похожи. Но не сходством облика — внешность не существенна, и автор намеренно избегает описаний, останавливаясь лишь на обстоятельствах жизни героинь, на параллелях в поворотах их судеб. Он замыкает их в кольцо, в заколдованный круг: Ента живет в постоянных заботах о муже и искалеченном сыне, дни Двейры проходят в попытках хоть как-то свести концы с концами и прокормить шестерых детей, и у Ханы почти каждый вечер «плакал ребенок, и мать тягуче тянула над ним песенку» (66).