Характерная для русской гуманистической традиции проблема пробуждения прекрасного в человеке обычно воплощается в литературе в типичном сюжетном ходе, когда человек, отличавшийся духовной слепотой, безжалостностью, черствостью и жестокостью, вдруг в определенных обстоятельствах проникается ощущением красоты и хрупкости жизни и проявляет лучшие стороны своей души — сострадание, сочувствие, заботу о слабом и беззащитном (В. Короленко «В дурном обществе», Л. Андреев «Ангелочек», «Предстояла кража», «В подвале» и др.)> 29.
У А. Соболя совершенно иная ситуация. Петьку не способны пробудить ни доброта Семен Егорыча, ни внутренняя красота безногого, ни духовная чистота Мины. По Соболю, человек, который не знал прекрасного и чистого, не распознает, не понимает, что это такое. Сам не видевший добра и сострадания, Петька не способен к сочувствию, любви, жалости. Бывший «униженным и оскорбленным», на своей шкуре испытавший власть более сильных, Петька, сам став сильным, реализует известный ему стереотип поведения. Он не может быть другим, так как не знает, как это — быть другим.
Герой А. Соболя в конце рассказа тоже пробуждается, но это не проблеск прекрасного в его душе. Это как внезапное отрезвление от тяжелого запоя. Он прозревает, только дойдя до крайности, до предельной глубины своего падения: «Милый ты человек, посуди только! Жидовочка на себя руки наложила, утра не дождалась… Она в сарайчике в мучении смерть принимала, а я в ту пору где был? Подумай только! Ее загубил, а сам в домик пошел, к девицам… Эх-ма! Мне бы сразу в суть-то самую вникнуть. Не то — совсем затуманился, будто мне глаза тряпкой завязали. Иди, мол, и не гляди, где живое лежит. Видимо, по такой линии я шел, чтоб как ни есть до последнего дойти» (243).
В финале рассказа герой признается: «Душа у меня кричит. Темная она, а плачет. Такой правды хочет, чтоб светло стало… Глазами настоящими глядеть хочу, по-человеческому, значит» (246). И первый шаг на пути к этой правде — раскаяние. Петьке необходимо высказаться, «начать исповедь, начать новую жизнь, оглянуться на жизнь прошедшую»>30.
Сказовая форма рассказа задана автором изначально, разговорной интонацией первых предложений, обращенных к предполагаемому слушателю: «Я-то? Из Семиграда, монастырский. Улица такая, известная» (189). К 1910-м годам сказовая форма повествования обретает все большую популярность как наиболее адекватный способ воплощения в тексте народного сознания. Однако в большинстве произведений сказ используется как художественный прием и появляется во вставных эпизодах в обрамлении нормативной литературной речи повествователя (Н. Лесков «Очарованный странник», В. Короленко «Убивец», «Чудная», «Лес шумит», И. Бунин «Деревня» и др.) Монолог рассказчика вне рамок речи повествователя появляется в повестях А. Белого «Серебряный голубь» (1910), А. Ремизова «Неуемный бубен» (1909) и Евг. Замятина «Уездное» (1913). Но в этих произведениях герои-рассказчики — типичные уездные обыватели, «