Лида, старательно намазавшись кремом, легла навзничь, предоставляя себя в распоряжение солнца. Мы с Ардалионом расположились поблизости, под лучшей его сосной. Он вынул из печально похудевшего портфеля тетрадь ватманской бумаги, карандаши, и через минуту я заметил, что он рисует меня.
«У вас трудное лицо», – сказал он, щурясь.
«Ах, покажи», – крикнула Лида, не шевельнув ни одним членом.
«Повыше голову, – сказал Ардалион, – вот так, достаточно».
«Ах, покажи», – снова крикнула она погодя.
«Ты мне прежде покажи, куда ты запендрячила мою водку», – недовольно проговорил Ардалион.
«Дудки, – ответила Лида. – Ты при мне пить не будешь».
«Вот чудачка. Как вы думаете, она ее правда закопала? Я, собственно, хотел с вами, сэр, выпить на брудершафт».
«Ты у меня отучишься пить», – крикнула Лида, не поднимая глянцевитых век.
«Стерва», – сказал Ардалион.
Я спросил: «Почему вы говорите, что у меня трудное лицо? В чем его трудность?»
«Не знаю, – карандаш не берет. Надобно попробовать углем или маслом».
Он стер что-то резинкой, сбил пыль суставами пальцев, накренил голову.
«У меня, по-моему, очень обыкновенное лицо. Может быть, вы попробуете нарисовать меня в профиль?»
«Да, в профиль!» – крикнула Лида (все так же распятая на земле).
«Нет, обыкновенным его назвать нельзя. Капельку выше. Напротив, в нем есть что-то странное. У меня все ваши линии уходят из-под карандаша. Раз – и ушла».
«Такие лица, значит, встречаются редко, – вы это хотите сказать?»
«Всякое лицо – уникум», – произнес Ардалион.
«Ох, сгораю», – простонала Лида, но не двинулась.
«Но, позвольте, при чем тут уникум? Ведь, во-первых, бывают определенные типы лиц – зоологические, например. Есть люди с обезьяньими чертами, есть крысиный тип, свиной… А затем – типы знаменитых людей, – скажем, Наполеоны среди мужчин, королевы Виктории среди женщин. Мне говорили, что я смахиваю на Амундсена. Мне приходилось не раз видеть носы а-ля Лев Толстой. Ну, еще бывает тип художественный – иконописный лик, мадоннообразный. Наконец, бытовые, профессиональные типы…»
«Вы еще скажите, что все японцы между собою схожи. Вы забываете, синьор, что художник видит именно разницу. Сходство видит профан. Вот Лида вскрикивает в кинематографе: „Мотри, как похожа на нашу горничную Катю!“»
«Ардалиончик, не остри», – сказала Лида.
«Но согласитесь, – продолжал я, – что иногда важно именно сходство».
«Когда прикупаешь подсвечник», – сказал Ардалион.
Нет нужды записывать дальше этот разговор. Мне страстно хотелось, чтобы дурак заговорил о двойниках, – но я этого не добился. Через некоторое время он спрятал тетрадь, Лида умоляла показать ей, он требовал в награду возвращения водки, она отказалась, он не показал. Воспоминание об этом дне кончается тем, что растворяется в солнечном тумане, – или переплетается с воспоминанием о следующих наших поездках туда. А ездили мы не раз. Я тяжело и мучительно привязался к этому уединенному лесу с горящим в нем озером. Ардалион непременно хотел познакомить меня с директором предприятия и заставить меня купить соседний участок, но я отказывался, да если и было бы желание купить, я бы все равно не решился, – мои дела пошли тем летом неважно, все мне как-то опостылело, скверный мой шоколад меня разорял. Но честное слово, господа, честное слово, – не корысть, не только корысть, не только желание дела свои поправить… Впрочем, незачем забегать вперед.