Болдырев вдруг как-то засопел и хмуро прибавил:
– Но главное, говорят, в том, что к этому самому алтарю живот-то его приладил Николай Константиныч. Приладил через отца своего, генерала: на самое погибельное место его и определили. Я, правда, слыхал разное. Иные болтают, что убили его на реквизиции фуража у болгарских мужиков… Дело темное, да и не в том соль. А только с той поры она будто обмерла: с мужем законным – как лед, а все свои чувства вскорости устремила на невинного младенца. И даже имя ему дала – Валериан, в память убиенного. Вот отец-то, Николай Константиныч, к мальчонке, видать, и возревновал смертельно. Татьяна Евгеньевна через три годика сама скончалась от мерехлюндии, а он с сиротою – совсем, знаете, как с чужим… И так на всю жизнь…
– Вы куда же теперь? – спросил Болдырев, прощаясь. – В «Бристоль» не советую: там хоть дешевше, но от клопов спасу нет. А в «Лондоне» почище будет и чай не спитой. Да вы ко мне завтра загляните, сделайте милость, я с вас портретик на память сниму. Магазин-то мой рядом, на Дворянской…
На следующий день, управившись с делами, я завернул на Дворянскую – до ночного поезда оставалось несколько часов. День уже угасал – сносный, но сероватый. Солнце щурилось из-за туч, грязь немного подсохла. Дома, светившиеся в темных лужах, выглядели чище и ярче своих замызганных оригиналов.
В роскошном по местным понятиям магазине Болдырев встретил меня с шумным радушием. Он уже побывал в церкви на отпевании, а затем на похоронах Николая Константиновича и даже успел опохмелиться.
– Народу, знаете, была тьма-тьмущая, как-никак видное лицо, городской архитектор. Сынок-то хорош, насилу к руке покойника приложился, аж скривился…
– Не понимаю я все-таки, воля ваша, Еремей Пахомыч, за что он его так возненавидел?
– Ну как же, он же почитал его сугубым убийцею.
– Помилуйте, что ему-то было до этого самого Ольховского – ни малейшего касательства!
– Э, не скажите. А лучше я вам сейчас ихние портретики покажу – сами, поди, проникнетесь… Их еще покойный господин мастер Фогель делал, то-то был умелец, таких теперь нету…
С почтением перелистав тяжелый красный альбом, Болдырев отыскал свадебный снимок Криницыных. Из тумана выступила фигура миловидной и болезненной женщины с темными печальными глазами; рядом с ней возвышался надменный блондин с одутловатым лицом, огороженным колючими бакенбардами.
– А вот, господин хороший, и тот самый Ольховский, убиенный магометами.
С картона отчужденно взирал на меня статный новобранец – смуглый юноша со строгим, чеканным лицом и глазами вразлет – точная копия или, скорее, оригинал Валерьяна Николаевича Криницына… Сходство было до того разительным, что я замер в недоумении.