А стрелы продолжали падать. Какое-то время зверолюды еще держались, хотя и походили уже на гигантских дикобразов, вставших на задние лапы. Но со временем, которое арбалетчикам подарили фениксы, количество сумело перейти в качество. Как бы ни были живучи эти монстры, какой бы прочной ни была у них шкура, один за другим они падали на землю и испускали дух.
Последней сдохла та самая горилла с заточенными парными щитами в лапах. Она (он?) закрылась ими, превратившись в железную устрицу, и стрелы ничем не могли ей навредить. Арбалетчики тем не менее продолжали стрелять, и мне пришлось отдать приказ на прекращение огня, чтобы приблизиться к зверолюду.
Я шел через усыпанную трупами крепость, держа наготове «плащ». Горилла, почувствовав мое приближение, осторожно выглянула из-за массивных щитов и оскалилась. Посмотрела по сторонам, убеждаясь, что никто не собирается стрелять, и заревела. Опираясь на свое оружие при каждом прыжке, она двинулась ко мне, рассчитывая быстро разобраться с не слишком внушительным врагом.
Первый взмах «плаща» зверюга каким-то образом почувствовала. Закрылась щитами и с удивлением уставилась на две обрезанные половинки, оставшиеся у нее в руках. С тем же выражением на морде и умерла — вторым взмахом я развалил ей грудь от плеча до пуза.
Я же остался стоять среди этого щедро залитого кровью и внутренностями поля боя и ни о чем не думал. На меня свалилось опустошение, словно душа из тела вылетела, оставив только пустую физическую оболочку. Не было ни больно, ни страшно, ни стыдно. Никак — вот как я себя чувствовал.
К счастью, недолго.
Среди убитых я вдруг разглядел знакомое лицо. Тот самый Феникс, именем которого и называлась терция, потерявшая сегодня половину личного состава. Еще молодой мужчина, вряд ли больше тридцати лет, перед смертью будто что-то очень важное понял. Его глаза были широко распахнуты, а на лице застыло выражение, которое возникает у человека, когда ему объяснили соль шутки, которую он сперва не понял.
Это выражение плохо сочеталось с почти отрубленной, висящей на тонкой полоске кожи головой. И руками, которые до самой смерти вонзали солдатский цзянь в бок человека-волка.
— Тебя запомнят, — сказал я негромко, будто кто-то мог меня подслушать. — Тебя, и твоих людей, которых я сегодня принес в жертву. Я позабочусь о том, чтобы все, кто переживет эту войну, вспоминали вас как героев.
Он, конечно, ничего мне не ответил. Ему уже были неважны страсти этого мира, кто кого считает героем, а кто злодеем. Не волновало его, и что станет с другим участниками этой битвы и этой войны. Но это заботило меня.