то какими бы фундаментальными они ни были, подобные «изменения» или «модификации» никогда не подразумевают тотального разрыва с предшествующей личностью пациента.
Нарушения, связанные с повреждениями мозга, «проявляют себя как беспрецедентные метаморфозы идентичности пациента»[120]. Нарушения мозга, в отличие от нарушений психики, лишены какого-либо субъективного смысла — в этом плане их вообще невозможно считать симптомом, т. е. тем, что является представителем в сознании того, что этот симптом вызывает, но что по тем или иным причинам не может присутствовать в сознании в непосредственном качестве. Они просто есть, и если они есть, то личность человека бесповоротно меняется, превращаясь в новую субъективную реальность, с которой уже субъект может пытаться примириться. У психоаналитических симптомов есть смысл — в этом плане они сами часть субъекта, часть того конфликта, внутри которого человек запутался и из которого он порой не может выйти без посторонней помощи. Нарушения в работе мозга — все лишь еще один способ влияния физического мира на психический: т. е. эти нарушения мало чем отличаются, например, от головной боли. Головная боль — это то, что тебя беспокоит и от чего необходимо избавиться с помощью таблетки. При этом глупо вопрошать, в чем смысл головной боли и симптомом какой лжи внутри меня самого эта боль является. Но если речь идет о субъекте, который запутался в себе, в мире, во взаимоотношениях с окружающими, которого гложет чувство вины и собственной неполноценности, то от таких проблем невозможно избавиться таблеткой или же нейрохирургическим вмешательством. Страдания человека, который ошибочно «принял свою жену за шляпу»[121], — это не то же самое, что страдания человека, который ошибочно «принял свою жену за объект-причину желания»[122]. Неспособность различать эти два принципиально разных вида страдания — еще одно тревожное следствие отказа от серьезной постановки психофизической проблемы и слишком поспешного перевода физиологии в психику, а психики — в физиологию.
Однако, сказав слово «субъект», — лаканисты прекрасно поймут, о чем идет речь, — мы стремительно влетаем в следующую проблемную область. Субъекты не существуют поодиночке. Субъект возникает как результат интерсубъективного взаимодействия с другими субъектами, которое, в свою очередь, предопределяется Большим Другим в смысле того надсубъектного, надындивидуального символического порядка, за счет встраивания в который индивид — в буквальном смысле сгусток живого мяса — собственно и обретает целостность, идентичность, не только телесную, но и «автобиографическую», если воспользоваться термином Дамасио. Он осознает себя мальчиком, а не девочкой, ребенком, а не родителем, немцем, а не американцем, человеком, а не животным, «хорошим мальчиком», а не «плохим». Субъект — производная от этого порядка, его участь — бесконечное блуждание по этим символическим лабиринтам в качестве довеска к тому означаемому (муж, отец, примерный работник, добропорядочный гражданин), к которому его в данный момент прицепило. Если Экатерини Фотополу (Aikaterini Fotopoulou) и Манос Цакирис (Manos Tsakiris) правы в своем выводе о том, что