На другой день погода стояла превосходная, и даже было жарко несмотря на то, что был уже конец сентября. Мы прогуливались по большому двору, к которому примыкали луга. В конце лугов протекал ручей, в котором прачки полоскали белье. Для удобства был тут устроен шалаш с выходом на ручей.
Жена моя, падчерица, <под>полковник Варле, господин Дамон и несколько молодых офицеров — мы все гуляли, наслаждаясь приятною погодой, как вдруг слух наш был поражен страшными криками, и вслед за тем мы увидали бежавшую к нам молодую девушку с поднятой правой рукой, с которой струилась кровь. Мы пошли к ней навстречу к плетню, и моя падчерица, единственное между нами лицо, хорошо владевшее обоими языками, стала расспрашивать ее.
Молодая девушка рассказала, что, преследуемая солдатом, она скрылась в этом шалаше, надеясь найти там кого-либо из знакомых, но никого не нашла. Солдат, увидав ее беспомощною, хотел воспользоваться. Она защищалась изо всех сил, и негодяй, видя ее сопротивление, взял кочергу и жестоко ударил ее.
Подполковник Варле немедленно послал за фельдшером и спросил у девушки: «Куда девался солдат?» Она отвечала, что он остался в шалаше, и в то же время он появился на берегу ручья. Подполковник Варле, человек ловкий и сильный, одним скачком очутился за плетнем, несколько солдат последовали его примеру. Солдат принялся бежать вдоль по берегу ручья, и он многим опередил <под>полковника, как тот нашел на дороге длинную палку; поднять и бросить ее в ноги беглецу было для него делом одного мгновения.
Удар был метко направлен, солдат запнулся и грохнулся на землю; тогда солдаты, бежавшие за ним в погоню, схватили его и повели к полковнику Сикару, где с него скоро был снят допрос, после чего его отвели к главному судье. При выходе он уже нашел отряд, который должен был сопровождать его, и один из солдат сказал ему: «Иди, проклятый поляк, тебе вымажут лицо порохом»; это был действительно польский артиллерист. Суд, приговор и исполнение его были окончены менее чем в час времени.
На другой день погода опять стала отличная, и мы прогуливались; мы стояли у ворот вместе с падчерицей моей, Леонтиной, господином Дамон<ом> и двумя лейтенантами, как в некотором от нас расстоянии появился мужик в сопровождении нескольких солдат, направлявшихся к нам. Мужик был очень бледен, и на глазах его блистали слезы, он держал в руках печатный лист бумаги, весь запятнанный кровью. Так как он желал переговорить с генералом, то я сообщил ему посредством Леонтины, что здесь живет только полковник. «Все равно», — отвечал он, и его тотчас же привели к нему.