Он велел позвать к себе русского офицера, господина Кривцова, из гвардейских стрелков, который был ранен и взят в плен. «Что же это, господин Кривцов, — сказал он ему, — ваши русские жгут город; им останутся одни развалины, а я уйду отсюда». Кривцов мог бы ответить, что нам того только и нужно, но он удовольствовался ответом: «Не мне, ваше величество, судить об действиях моего начальства». — «Где вы были ранены?» — «При Бородино, ваше величество». — «На каком пункте?» — «На левом фланге, где был мостик». — «А! Я отсюда вижу это место. Там было очень жарко, ведь вы имели там десять тысяч итальянцев против себя». Разговор на этом и кончился. Господин Кривцов, оставшись один из всех ротных офицеров, был ранен в руку и, взятый в плен, привезен в Москву, где он пользовался отличным уходом французских медиков. Он получил дозволение поселиться в Воспитательном доме, директором которого был господин Тутолмин, живший в постоянном страхе, что его возьмут в плен.
После того, как более двух третей города сделались жертвою пламени, принялись искать каких-нибудь развлечений и составили труппу для представлений из остатков существовавшей труппы и нескольких старых актеров в отставке, которые были столь малодушны согласиться, за что впоследствии они лишились своих пенсий.
У Наполеона были также музыкальные вечера. В Москве жил некто Тарквинио, тенор и искусный певец по профессии, и некто Мартини, который аккомпанировал ему. Своими талантами они в продолжение нескольких вечеров доставляли наслаждение Наполеону и блестящей свите из представителей его армии. По возвращении с этих вечеров господин Сикар говорил мне: «Не унывайте, господин Вендрамини, скоро будет восстановлен мир. Нынче приехал от Кутузова посол для переговоров». Он и не подозревал, что мы от мира были гораздо далее, чем он думал.
Нельзя допустить мысли, чтоб человек такой хитрый и искусный, как Наполеон, опытный во всех тонкостях политики, мог вдаться в обман до того, что остался сорок дней в Москве; как он мог не понять, что русские, пожертвовав своей древней столицей, не имели ни малейшего желания заключать мира; что все эти переговоры и депеши, которыми его обольщали, не имели иной цели, как задержать его до наступления зимы. Если бы он вместо того, чтоб даром тратить время в Москве, дал бы своей армии десять или пятнадцать дней для отдыха; если бы потом он осторожно отступил, распорядясь своевременным доставлением провианта из Польши, он не потерял бы такое страшное количество войска; тем более что погода благоприятствовала ему и тепло стояло необыкновенно долго. Впрочем, не мое дело обсуждать эти вопросы, о которых я говорю так же, как слепой о цветах