Трудно было в Москве что-нибудь купить, рынков не было. Разве кто-нибудь из наших украдкой продаст, либо неприятели у нас же награбленное добро нам сбывают. Надо было матушке чем запастись, хоть как-то нибудь нас прокормить, так французы дадут ей проводника. Сколько раз и я выпрошусь с ней, взглянуть, что делается в городе. А страх было посмотреть, что там делалось: все почти выгорело, а наши бедняки спасались в подвалы да в погреба. Иные в церквах тоже жили и ходили все по ночам собирать овощи по огородам.
Пошли мы раз к тетке в село Измайлово; стояли и там французы; тетка сказывала, что обиды от них не видать. Умер священник измайловской церкви; наши в горе, что похоронить его нельзя по православному обряду, и два француза пошли в Москву, привели оттуда священника и похоронили батюшку. Только уж житье в Измайлове было плохое; оставалась в запасах манная крупа; наши ее томили в печке и ели как саламату. Тетка-то и говорит матери: «Перешла бы ты в Сокольники, в батюшкин дом; стоит он пустой. Как бы его не разорили, кабы кто в нем жил, все бы верней было. Тебе бояться нечего, коли придут французы, потому ты с детьми, они тебя не тронут». Уж все знали, что они к детям ласковы, и очень тетка просила, чтобы мы перешли в ее дом. Матушка обещала, что об этом подумает, и вернулись мы в Кремль.
Уж больше месяца французы стояли в Москве, и стали ходить слухи, что они от нас скоро уходят и Москву взорвут. Покойница матушка говорит: «И впрямь лучше нам уходить в Сокольники; береженого и Бог бережет». Собрали мы кое-что из нашей рухляди и пустились в дорогу. Как пришли в дом деда, матушка объяснила проводнику, что мы тут останемся. Он ушел, а мы обошли дом. Видим, кое-где валяются какие-то лохмотья и солдатские вещи. «Ну, — думаем, — должно быть, сюда заглядывали непрошеные гости». Не успели мы оглянуться, повалили к нам французы, и растолковали они нам, что тут стоят, а ходили на смотр. Матушка говорит: «Как же теперь быть?» Они ей объяснили, чтобы мы тут оставались, а сами все машут руками и показывают вдаль. Это они показывали, что скоро уходят. Один посадил мою маленькую сестру к себе на колени да разведет руками и скажет: «Паф! пуф!» Уж это мы после поняли, что он о взрыве говорил. Стали они укладывать свои вещи и скорехонько убрались.
На другой день пришли наши из Измайлово и сказывали, что слышали, будто Наполеон оставил Москву. Многие из наших даже видели, как его полки выходили. Говорили, что жаль было на них смотреть: голь трепетная! Где могли, все ограбили, что в домах, что в церквах и видимо-невидимо с собой унесли серебра и золота, а сами умирали с голоду, и прикрыться нечем было от холода. Кто нарядится в женскую юбку, кто — в шаль, кто — в поповскую ризу, а у иного одна нога в сапоге, а другая босая. Сам Наполеон ушел, да не всех своих увел с собою. Кремля он не очистил и оставил там генерала с командой. Прибиты были записки к кремлевским стенам, и в этих записках сказано, что запрещено нашим под смертной казнью туда входить. Матушка говорит, как это услыхала: «Должно быть, злодей готовит Москве новую еще беду. Слава Богу, что убрались мы вовремя».