Нечего делать, нас распустили по домам, будто на вакацию. Я с братом Николаем возвратились в <сельцо> Симоново, где не застали батюшки <К. Стефановича>: он уже служил в ополчении. Матушка <Елизавета Сергеевна> была в ужасных хлопотах: девять человек детей и десятый, как говорится, на носу, лошади в хомутах, экипажи у подъезда, все уложено, надобно ехать, бежать, а куда? И надолго ли? Неизвестно. Притом и денег, кажется, было мало. На первый раз мы хотели отправиться в свою брянскую деревню, в село Бетово; а потом ехать к какому-то дальнему родственнику Воронежской губернии в город Землянск.
Но матушка одна отправилась в Землянск и своим невозвратным отъездом остановила наше путешествие. Она 7 сентября неблагополучно родила, а 9-го уже не было ее на свете. К этому времени батюшка отпросился в отпуск, чтоб выпроводить нас из деревни; но вместо того сделал проводы на Серпейское кладбище и ускакал обратно, оставивши нас, детей, на власть Божию.
Предположивши в моих записках не писать ничего грустного, я пройду молчанием этот ужасный удар. Пусть назло судьбе-злодейке приятные и смешные минуты в моей жизни переживут меня, а все грустное и печальное предастся вечному забвению. Знаю, что радости редки, что от такого плана записки мои будут толсты, как чахоточный стряпчий; но чем меньше — тем лучше!
Все соседи наши уехали, куда попало, — большая часть в Москву, предполагая, что там безопаснее; но старушка Белокаменная за собственные грешки и за мотоватое поведение своего сынка Кузнецкого Моста — скоро попала в огненное чистилище. В околотке нашем сделалось ужасно пусто. Наполеон зажился в Москве, и всех тяготила какая-то глухая, томительная неизвестность будущего. Но вот принудили молодца отправиться обратно по той же дороге; вот он в Смоленске, вот уже у Березины, — и у всех отлегло от сердца. В отношении к нашей стороне — это была черная, громовая туча, прошедшая боком. Мы слышали, как она с ревом неслась от запада, видели ужасные молнии, уже появились передовые вестники бури; но ветер переменился, подул с востока, вихрь, и туча ушла обратно тем же путем. Смоленск от нас 220 верст; Малоярославец, где Наполеон хотел пробраться другой дорогой, — 150 верст; а французские мародеры были от нас верстах в 70, а именно по дороге к городу Ельня, в селе Пятницком.
В то время отечественного бедствия мы разлюбили французов; их веселость и любезность показались нам слишком приторными, язык — похожим на хрюканье животного. Я помню, матушка запретила нам говорить по-французски, хотя прежде с большими усилиями этого добивалась. В доме у нас нашелся портрет Наполеона, и его немедленно велели вынесть; но куда бы вы подумали? На чердак? Нет, хуже, да и там повесили вверх ногами. К главнокомандующему Барклаю де Толли никто не имел доверенности, а простой народ просто называл его изменником. Еще и до сих пор мы готовы считать всякого немца иностранцем, забывая, что наши соотечественники в Остзейских губерниях