Когда, таким образом, разыгралась страшная суматоха и ежеминутно надо было ждать насилий от буйных и пьяных хищников, отец бросился искать помощи, надеясь найти где-нибудь офицера. В совершенном отчаянии перебегая из улицы в улицу, между огнем и дымом горевших домов, и тщетно отыскивая защитника, потому что кроме солдат никого не попадалось, очутился он, наконец, сам не зная как, на Девичьем Поле. Здесь повстречал он толпу конных: впереди ехал какой-то генерал. Отец остановил его и, объяснив свое положение, умолял о защите. Генерал обратился к какому-то из свиты своей офицеру и приказал дать отцу часового (sauve-garde).
Между тем пока отец искал защиты, мы ни на минуту не оставались в покое. По всем задворьям заборы, отделявшие соседа от соседа, были или разобраны, или вовсе повалены, и грабившие толпы беспрестанно сновали взад и вперед, обшаривая и обыскивая все и всех. Многие делали это без особенных выходок; иные же сердились, что ничего не находят, ругались и даже грозились саблями, принуждая указывать, где скрыты мнимые сокровища. Но видно, убогость всего нашего околотка, состоявшего из невзрачных домиков, населенных семействами бедных чиновников и мещан, скудная мебель и утварь достаточно ручались за искренность уверений, что у нас нет ни золота, ни серебра; и потому самые горячие довольствовались каким-нибудь толчком с досады или ругательством и отходили прочь. Но за толчком уже не гнались, а ругательств не понимали, потому что ни из нашего семейства, кроме отца, ни из соседей, переселившихся к нам, никто не разумел по-французски, да если б и разумел, так что значит французская брань для русского уха, знакомого с родным крепким словом?
Было, между прочим, несколько и забавных случаев, которых смешная сторона, разумеется, была замечена уже после, когда все успокоилось. Яснее другого сохранилось у меня в памяти следующее: известно, что французы, как доказал этот и вышеприведенный случай с отцом моим, были очень неравнодушны к сапогам. В числе переселившихся к нам в сад соседей был один молодой человек, А-в, который слышал про эту слабость наших приятелей и, желая спасти от хищнических глаз свои единственные сапоги, придумал надеть по ним шерстяные чулки, а поверх еще опорки или старые калоши. Но хитрость эта имела успех ненадолго. Какой-то француз, видно, с опытным взглядом, заметил толстоватость ног молодого А-ва и начал пристально в них всматриваться. А — в тоже смекнул, что француз недаром заинтересовался его ногами, и, как бы ничего не замечая, начал маневрировать от него подальше. Однако ж злодей догнал его, и как тот ни прикидывался, что не понимает, чего от него хотят, но принужден был разуться и собственными руками отдать варвару свои, как зеркало лоснившиеся сапоги, и с этого времени, к крайнему своему прискорбию, он действительно остался в одних опорках.