К тому времени, как карета останавливается на лужайке перед особняком, я снова одета в форму служанки, на голове у меня капор, а платье госпожи Вестергард вновь упрятано в кофр.
– Прежде чем прибегнуть к одалживанию, я хочу попробовать кое-что еще, – сообщаю, туже завязывая ленты капора под подбородком. – Надеюсь, дальнейшее уже не понадобится.
– Никак не могу понять, то ли ты непомерно умна, то ли невероятно глупа и наивна.
– А я не могу понять, ненавижу тебя или нет. Ты делаешь все, чтобы мне было трудно определиться. Вот, держи, – говорю я и отпираю кофр, откуда достаю зашитую куртку Брока и бросаю ему.
Он проводит пальцами по тому месту, где был разрыв. Оно выглядит так, словно ткань никто и не рвал.
– Ты действительно вплела в шов грязное ругательство? – спрашивает он, и я поджимаю губы.
На самом деле я зашила прореху именем Айви и датами ее рождения и смерти. Так же, как вплетала в швы своей одежды имена своих родных.
– Ты не хочешь этого знать, – неприязненным тоном отвечаю я, когда мы вылезаем из повозки.
Он резко толкает меня локтем в бок, а я подставляю ногу, чтобы он споткнулся. Но потом мы поворачиваемся, чтобы помочь Дорит выбраться, и когда входим в дом Вестергардов, то идем почти бок о бок.
Филипп.
3 января 1867 года.
Особняк Вестергардов
В своих кошмарах я погружаюсь обратно в войну.
Я снова в том же самом месте и опять сражаюсь за княжества. Это бесконечный цикл, подобный ярмарочному зеркальному коридору, который отражает все снова и снова. Я гордился тем, что ношу имя Вестергардов. Гордился тем, что сражаюсь за Данию. Эти княжества стоили жизни моему отцу, и я собирался приложить все силы, чтобы они не пропали впустую. В противном случае это было бы все равно что променять время, которое я мог бы провести рядом с отцом, на те земли, которые мы едва отстояли, на еще несколько бессмысленных лет. И потому я надел форму, смазал ваксой кожаные сапоги и пошел на войну вместе с другими.
А там был серый дождь, делавший все холодным и мокрым. Делавший землю скользкой, а надежную почву – предательской. Война ощущается точно так же. Твердая почва становится все менее и менее надежной.
Мои спички тоже промокли, и я тщетно пытаюсь зажечь сигарету. Человек рядом со мной наклоняется, и я слышу, как он щелкает пальцами. На кончике его сигареты вспыхивает огонек.
Я инстинктивно поворачиваюсь к нему, думая о мальчике, который щелкал пальцами в том переулке, и о другом мальчике, том, которым я был тогда, когда бессильно щелкал пальцами в холодной темноте.