– Знаешь, когда я был юнцом, то мечтал об этом, – осторожно говорю я. «О магии».
– Слишком жестокая вещь, чтобы о ней мечтать, – отзывается он, цедя слова вместе с сигаретным дымом. – Если бы я мог, то мечтал бы о деньгах, сокровищах, золоте, возвращении домой живым и невредимым. Может быть, о девушке, которую смогу полюбить. Или, в крайнем случае, о зонте.
Я мечтал бы, чтобы мой отец вернулся. И мой брат тоже. Мечтал бы, чтобы отец гордился мною. Чтобы благодаря мне его жертва оказалась не напрасной.
– Любовь, – фыркаю я. Он зажигает мою сигарету от своей. – Этого ты хочешь?
– Нет. Я хочу быть картографом, а не находиться здесь и стрелять из ружья. Хочу увидеть Антарктику. – Он протягивает мне руку: – Я Йеспер.
Я смотрю на его протянутую руку слишком долго. Единственные друзья, которые у меня когда-либо были, это Алекс и Теннес.
– Филипп, – быстро говорю я, пожимая руку Йеспера. – Ты еще порадуешься тому, что можешь зажечь огонь, когда вокруг тебя будут льды Антарктики.
Он ухмыляется с юмором висельника.
– Похоже, лед – моя судьба. В том или ином виде, – сухо говорит он. – А чего бы ты желал прямо сейчас? Кроме любви, магии и ледяных пустынь?
Пушки смолкают. Ночной холод жесток, а смрад от трупов и экскрементов ужасен. Я вспоминаю платок, который прижимал к лицу в тот вечер в морге. Последовал бы я идее Теннеса, если бы знал, каково это – видеть, как у тебя на глазах умирает человек?
Не знаю.
– Наверное, вернуться в прошлое, – тихо говорю я. – Может быть, изменить одно решение. В то время я не осознавал, что оно будет настолько важным.
– Никогда не бывает слишком поздно, – возражает Йеспер и затягивается сигаретой. – Разве только ты не выберешься отсюда живым, конечно. Тогда все будет для тебя слишком поздно, жалкий неудачник.
Я с трудом сглатываю и глубоко вдыхаю сигаретный дым.
– Вернуться уже нельзя. Можно только идти вперед и попытаться создать что-то из обломков.
– Это весомое желание, – соглашается он. – А я хотел бы фунт копченого лосося и ржаной хлеб с маслом. И чтобы чертовы британцы пришли поскорее, – он притопывает обутой в сапог ногой. – Я думал, что они уже появятся к этому моменту.
Мы вместе курим на следующую ночь, потом на следующую. Пруссаки вооружены лучше нас: их ружья можно перезаряжать лежа. Нам же приходится вставать. А пушечная канонада продолжается, словно пульсирующий гром, день перетекает в ночь кровью заката, и к утру все больше и больше трупов усеивает землю, повсюду окопы, застрявшие в грязи санитарные повозки, набитые кровавой соломой. В итоге мы, наконец, осознаем с полной ясностью одну вещь.