– Мне кажется, это… тяжело.
– Тяжело? Ужасно. Следует ли принимать на себя и тащить такую тяжесть? Нет, Ева, все это несправедливо и нечестно. Но возможно ли это? Да, я верю, что возможно.
Хелена протягивает руку и прикладывает ладонь к щеке Евы, заставляя ее поднять поникшую голову.
Первые микроскопические кристаллы начинают формироваться на бечевке, и Ева пристально смотрит на них, задумчиво морща лоб. Я воображаю свое сердце, как его расколотые края выворачиваются наружу, образуя шипы. Может быть, я расплачиваюсь за то, что обратила скорбь в ярость. Или, возможно, расплачиваюсь тем, что с каждым разом мое сердце становится немного тверже.
– Ты никогда не носишь драгоценности, – обращается Ева к Хелене и касается подвески с гербом Вестергардов у себя на шее.
– Мне больше нравится стекло, – просто говорит она, качая головой, и я смотрю на нее из тени. Хелена указывает в сторону окна: – Стекло хрупкое, но твердое. Оно позволяет нам видеть сквозь стены, которые мы выстраиваем вокруг себя. – Она достает из кармана маленький серебряный медальон. – Оно никогда не привлекает внимание к себе – только к тому, что находится за ним, – медальон открывается, и в нем обнаруживается портрет Алекса, закрытый стеклом. Хелена нежно касается лица покойного мужа. – Оно может защищать от вреда. И все же, если ты обращаешься с ним неосторожно, – продолжает она, печально улыбаясь и приподнимая подвеску на шее Евы, – то берегись.
Ее слова кажутся настолько искренними, что я уже не знаю, во что верить. И когда я вижу, как Хелена ведет себя с Евой, вижу этот изящный баланс вызова, веры и ободрения, то осознание пронзает меня, словно разделочный нож.
Хелена Вестергард действительно хорошая мать. Именно такая, какую я пожелала бы для Евы, если бы могла выбирать.
– Мне кажется, они уже готовы, – говорит Хелена, протягивая Еве одну из сахарных лепешек. Она тут же запускает в нее зубы.
– Спасибо, – застенчиво произносит Ева, с улыбкой облизнув губы.
Хелена улыбается и тоже берет себе лепешку.
– Возможно, наши любимые блюда – это сочетания чего-то вест-индийского с чем-нибудь датским. Как мы сами.
– Теперь я готова упражняться, – заявляет Ева, вставая. Она вскидывает голову, и в ее тело возвращается текучая легкость, придавая ему изящности. Более того, она выглядит так, словно сквозь нее струится чистая сила. – Ты хочешь посмотреть, над чем я работаю? – спрашивает Ева с теплотой в голосе, и я поднимаю взгляд в неожиданной надежде на то, что она все-таки решила простить меня.
Но она обращается не ко мне и не к Хелене. Ее рука протянута к поварихе.