Стеклянная банка так и стоит у меня на подоконнике. Всякий раз, глядя, как сахарная сосулька растет, кристаллик за кристалликом, я думаю о Еве.
Потому что именно такими и были наши отношения: они росли со временем, каждый момент, каждое воспоминание наслаивалось на предыдущие. Моя ложь разбила это все, словно удар молотом по чему-то хрупкому и драгоценному.
Это вызывает у меня желание снова завоевать ее доверие.
Я наблюдаю за ней в бальной зале, превращенной в импровизированную студию, где паркетный пол сверкает в лучах зимнего солнца. Ева танцует рядом со смуглой девушкой постарше, которая говорит по-итальянски и учит ее смотреть в одну точку, чтобы во время оборотов у нее не закружилась голова. Хелена использует все связи, какие у нее есть. Балетные персоны, с которыми она познакомилась за время своей карьеры, приезжают с визитами и остаются на четыре-пять дней, и нередко эти визиты накладываются друг на друга. Они учат Еву фуэте, говоря с легким акцентом, и их идеи о том, каким должен быть балет, сталкиваясь в воздухе, поднимаются к потолку и падают, смешиваясь при этом и переплетаясь, словно музыка. Но Ева по-прежнему держится со мной отстраненно, когда я примеряю на нее будущий танцевальный наряд. Ее благодарности звучат формально, а взгляд устремлен мне на лоб, а не в глаза.
Дорит полностью погрузилась в составление меню для салонного приема, словно пытаясь перенаправить свою скорбь во что-то красивое и приятное. В течение двух недель она позволяет всем нам пробовать то, что остается от готовки блюд, одобренных Хеленой: съедобные цветы, ромовый заварной крем и лимонные тартинки, которые буквально тают на языке. Филей, фаршированный перцем и украшенный кусочками золотой фольги, пироги с золотисто-коричневой корочкой с настоящими засахаренными фиалками в качестве украшения. Многослойный крансекаке, на этот раз пропитанный соком манго и кокоса. И ведь все эти блюда она готовила даже без магии!
– Я становлюсь слишком старой, чтобы применять магию в работе, – говорит она, украшая слои торта полосками сиропа и ягодами, пока я расшиваю корсеты и туфельки бисером, стеклярусом и самоцветами. – Приберегу ее на день королевского визита.
Каждый день после обеда я прохожу под голыми балками бывшего глициниевого коридора, подмечая, когда шторы на окне в комнате Филиппа бывают задернуты, а когда – открыты; так я могу понять, в какое время он отдыхает. Бросаю взгляд и на Евино окно, вспоминая, как в одиннадцать лет, в «Мельнице», я вручную вышила портрет своей семьи, на котором изобразила Ингрид в цветочной короне, а папу – с книгой в руках. И всю эту работу я проделала без малейшей капли магии. Я очень гордилась ею, пока Сара как-то раз не вытащила эту вышивку из моих вещей и не заявила, будто лица на ней выглядят, словно вареные яйца в париках. После этого я уже не могла по-другому смотреть на свою вышивку и выбросила ее в мусор, но Ева достала ее и оставила у себя.