– Поблагодаришь нас тем, что научишься лечить Фирн, – говорит Лильян, и я согласно киваю. – И еще, Якоб… – продолжает она, хлопая ресницами, – когда настанет время… помни, что мой любимый вкус – лакрица.
* * *
Позже в тот день я отвожу в сторону плети глицинии и иду через прохладу затененного коридора, оттенки в котором меняются от светло-сиреневого до ежевично-лилового. Дойдя до дверей оранжереи, я слышу шорох и останавливаюсь. Шарканье обуви, звук чьего-то падения, приглушенное ругательство.
Тихонько открыв дверь, я вижу, как Ева, пытаясь выполнить новое па, в одиночку делает упражнения возле ряда апельсиновых деревьев, растущих в кадках. Я двигаюсь так тихо, что остаюсь незамеченной. Она снова падает, потом еще и на этот раз, поднимаясь, видит меня.
– Ты пришла сюда за сливами? – торжественным тоном спрашиваю я, и ее лицо расплывается в улыбке.
– Здесь тепло. И мне нравится, как тут пахнет. Совсем не шерстью и не нафталином, – говорит она, делая быстрый оборот на носке, вызывая у меня смех. – Хочешь посмотреть, над чем я работаю?
Она почти застенчиво хихикает, показывая мне, чему ее учит Хелена. Я уже вижу разницу. Какая-то новая грациозность заметна в том, как Ева складывает руки и распрямляет спину, мышцы ее наливаются новой силой, когда она медленно вытягивает ногу. Ева осторожно двигается среди стеклянных шаров и среди запаха фруктового сада, в то время как свет пробивается сквозь листву, создавая ощущение, что мы находимся под водой.
Я прислоняюсь к той части стены, которая не покрыта мхом. «Что будет с нами, – думаю с горечью, – если мой отец действительно пытался низвергнуть Вестергардов?» Если он и вправду был убит – и если Вестергарды на самом деле причастны к этому, – то мне нужно забрать Еву и бежать так далеко, как только мы сумеем.
«Но что, если она выберет иное? – спрашиваю себя. – Что, если она выберет свою нынешнюю жизнь?»
Что будет с нами – со мной, – если она узнает, что эти люди убили моего отца, но все равно решит остаться с ними?
Ева на миг приподнимается на самые кончики пальцев, потом опускается и широко улыбается мне. Я хлопаю в ладоши.
– Ты уже очень хорошо научилась, – с искренней радостью говорю ей. – Даже за такое короткое время. – Делаю шаг к ней и прижимаю ее к своему форменному переднику. – И мне кажется, ты подросла.
– Я совершенно уверена, что перестала расти в тот день, когда мне исполнилось восемь, – смеется она, и этот смех заставляет меня чувствовать вину за камень, спрятанный у меня в кармане. За то, что в очередной раз что-то скрываю от нее. Мне кажется, будто я делаю что-то неправильное.