Она кивнула.
– Ну так мы договорились? – настаивал Альмод.
– Да, – подняла взгляд Тира.
– Вот и славно. – Он легко коснулся ее губ. – А погода и в самом деле чудесная, грех в четырех стенах сидеть. Пойдем в королевский сад?
Вообще-то туда с улицы не пускают. Но чистильщики они или нет, в конце-то концов?
От посвящения в памяти остались лишь напряженное лицо Первого, бесстрастное – Альмода и ободряющая улыбка Тиры. А потом Эрик отхлебнул отвратительное на вкус пойло, и мир перестал существовать, превратившись в бесконечный вязкий кошмар, который, попроси кто описать в подробностях, он тоже не смог бы припомнить. И боль… Почти та же, что тогда, в Солнечном. Такая, если верить описаниям, бывает, когда достанут твари, – словно единовременно обжегся огнем, кислотой и крапивой, и все это разливается с кровью по всему телу.
Немудрено, что Кнуд не стал рассказывать. Сам Эрик тоже не отважился бы признаться, что в голос кричал от боли и страха непонятно перед чем, а потом не решался закрыть глаза в собственной комнате, жалея, что соседа где-то носит. В последний раз он так отчаянно и безотчетно боялся на первом курсе, когда парни рассказывали в притихшей спальне истории про пироги с человеческим мясом и медведя на липовой ноге, что скребется в окна по ночам.
Но, хвала милосердному Творцу, Эрик был не один. В первый вечер в комнату за четверть часа до официального отбоя – когда он уже сидел на постели, глядя на светлячок и уговаривая себя, что он взрослый образованный человек, который не верит ни в какие кошмары из темноты, и поэтому надо раздеваться и гасить свет, – ввалилась Ингрид и уволокла его в таверну. Он попытался было отнекиваться, но она рассмеялась: мол, боишься, что напою и снасильничаю? И Эрик, зардевшись маковым цветом, пошел с ней.
В таверне обнаружился Фроди, который незамедлительно предложил выпить «за нашего нового брата», да так громко, что слышал весь зал, полный народа. И подхватил весь зал, так что пришлось пить не только с Ингрид и Фроди, но и с остальными, поэтому он окосел быстрее, чем когда-либо в жизни, и дальнейшее слилось в череду ярких обрывков.
Вот Фроди травит какую-то байку, которую, наверное, не слышал только Эрик, но все смеются так, что трясутся стены, а сам он едва не сползает под стол от хохота. Вот откуда-то появляется лютня, а вот уже он отплясывает в центре круга, а люди хлопают в ладоши, отбивая такт. Прыжок, еще один, раз-два-три шага, разворот, снова прыжок, мелкими шажками подойти к девушке, стоящей в круге, – сегодня они все хорошенькие, – поклон, встать на ее место и теперь самому отбивать такт так, что болят ладони.