Нет, нельзя. Ведь она дала себе слово, что не станет больше заниматься расследованием.
– Ань, не бери в голову, – мягко проговорила Лера. – Я не чужая тебе и не загордилась. Просто мне очень тошно, правда.
– Оно и видно, – сухо сказала Анна и удалилась.
«Ну и черт с тобой, – сердито подумала она. – Не веришь, ну и не надо». Она собрала истории болезни и отправилась по палатам.
Однако голова была настолько переполнена посторонними мыслями, что сосредоточиться на больных удавалось с трудом.
Накануне вечером в пятую палату привезли по «Скорой» женщину с гипертоническим кризом. За ночь давление удалось снизить почти до нормы, однако пациентка оставалась возбужденной, встревоженной, постоянно стонала, будоража других больных, жаловалась на потерю зрения.
Лера выписала ей вместо привычного дибазола клонидин подкожно, вызвала на всякий случай офтальмолога и договорилась с Максимовым, что после обеда женщину переведут в отдельный бокс.
Вся эта беготня отняла у нее значительное время, и, когда она дошла до последних палат, больные уже изнывали от ожидания. У кого-то за ночь неожиданно поднялась температура, кто-то с утра мучился мигренью, а кто-то просто жаждал пообщаться с лечащим врачом, благо сама Лера приучила своих пациентов к долгим, подробным беседам об их состоянии. Это были просто больные люди, которых не касалась личная жизнь доктора, для них врач – существо высшего порядка. От него они ожидали облегчения своих страданий, мудрых советов и решений всех проблем, связанных с пребыванием в больничных стенах.
Единственной палатой, где появление Леры восприняли спокойно и молча, оказалась восьмая. Впрочем, этого она и ожидала. Скворцов, как и накануне, угрюмо глядел в стену, едва отвечая на вопросы о самочувствии, и время от времени кидал уничтожающие взгляды на Андрея. Тот, напротив, казался невозмутимым и преувеличенно вежливым.
Под конец осмотра Лера почувствовала настоящую злость к обоим. В самом деле, она возится с ними, как с детьми, готова сидеть в палате часами, беспокоится за старика, корит себя за ошибку, повлекшую ухудшение состояния Шаповалова, а они точно манекены! Лишнего слова не вытянешь, теплого взгляда не дождешься! Да плевать она хотела на них с высокой башни, пусть провалятся.
Она распаляла себя не случайно: в глубине души отлично понимала, что злость убивает привязанность, сушит слезы, дает ей защиту против холодной, отчужденной вежливости Андрея. Дает возможность устоять, победить свою любовь к нему.
Из палаты она вышла стремительно, с пылающими от гнева щеками. Правильно она решила, что не станет совать нос куда не просят! Очень нужно лезть из кожи, чтобы спасти жизнь такому мизантропу и ворчуну, как Скворцов! Очень нужно сохнуть по этому самовлюбленному портретисту!