как раз, может, и пришла… Все надеялся пересилить себя, начать другую жизнь, откладывал со дня на день это начало, тянул, а теперь — все.
«Кончусь — только радоваться будут… — прижав лоб к холодной стене, думал Ешка. — «Точка!» — махнет рукой Воротин, а Ванька Наконечный обязательно на поминки придет. Тому только выпить… Может, Полине подкинут из рабочкома на поминки?..»
Лед пройдет, и на сплаве самые заработки начнутся, а он будет лежать, лежать, лежать…
«Сгину, и только худая память останется, да и то ненадолго. Завещание бы написать, объяснить, так это по-умному, как есть. Почему, мол, пил? От безответственности к себе… Вот и пил. Душевности, внимательности хотел через бутылку… Нет, не то… Мол, слаб был, никакого мнения о себе не имел, да и про других тоже. В чем очень раскаиваюсь и теперь, под конец, осознал…»
Ешка стал придумывать, как бы еще лучше написать, но мешала боль. Он сгреб с кровати подушку, подмял ее под себя, еще мучился, потом притих, задремал, а может, и сознание начал терять…
Очнулся он от какого-то громкого, раздирающего уши гудения и долго не мог сообразить, что это такое и где он находится. Но шумел вертолет, который опустился на чистину поселковых огородов. Сбежались ребятишки, подошел взрослый народ.
Ешку повели к вертолету, поддерживали, бережно остерегали его от толчков. Из-за многолюдности, небывалого к себе доброго внимания и собственной слабости Ешка беззвучно, тихо плакал, и все происходящее казалось ему сном.
Когда же вертолет набрал высоту, Ешке показалось, что у него совсем прошла боль, что всю эту болезнь он просто напустил на себя. Его охватил страх. Выходило, что он зря переполошил людей, а сколько их хлопотало, беспокоилось? Вдруг это не болезнь, а все от вчерашнего перепоя? Получится, будто он нарочно… Да за такие дела в тюрьму упрятать мало!..
Ешка стал торопливо ощупывать свой тощий живот, потихоньку надавливать, и, когда прежняя боль снова отдалась и согнула его пополам, он успокоился и повеселел.
«Какие мои годы — еще не такой старый, еще выправлюсь… Может, обойдется, а там завяжу глотку… Вот так завяжу!..» — решил Ешка, и ему стало поспокойнее.
Гремели, со свистом ввинчивались в воздух лопасти, со звоном несли Ешку Карнаухова. Летел вертолет над Обью, над самой ее серединой, и там внизу, как диковинные звери, согнанные в широкое русло, ворочались, толкались, громоздились друг на друга, неодолимо двигались льды. А река уже вышла из берегов, затопила луга и разлитым холодным морем ушла к горизонту, и в той дали, куда летел вертолет, это море соединялось с небом.