Манах объясняет мне, что рыба — единственное питание островитян. Так что не пропустить благоприятный момент, когда сыплется эта манна, для них вопрос жизни и смерти. Наблюдатели неотрывно следят за морем, высматривая птиц, которые идут за косяками, и держат наготове лодки. За короткое время надо выловить как можно больше рыбы, и успех здесь зависит от координации движения всех лодок, тянущих длинную сеть.
Зато результаты часто бывают впечатляющие. Двадцать тонн, то есть несколько миллионов рыбешек, за час лова здесь обычное явление, и лодки, до краев наполненные шевелящейся массой, идут к берегу, едва-едва но переворачиваясь.
Однако в этом году миграция лури задержалась на несколько недель. Мужчины помалкивают, но я-то знаю, что для них, как и для их семей, будущее многих последующих месяцев целиком зависит от капризов движения косяков рыбы. Почти все уже залезли в долги к торговцу-китайцу, надеясь расплатиться после продажи рыбы. Но пока нет ни рыбы, ни денег. А нет денег — нет риса, значит, год будет голодным для всей деревни.
На циновке, жуя бетель, в окружении старейших рыбаков сидит староста. Он дружелюбно встречает нас, сажает рядом и приказывает двум парням вскрыть для нас зеленые кокосовые орехи, освежающее молоко которых весьма кстати после долгой ходьбы. Когда мы попили и пустили по кругу сигареты, завязывается разговор в третьем лице по традиции индонезийской вежливости:
— Туан сделал укол старосте Сокнара, мне бы тоже хотелось получить его.
Поистине на островах ничего не скроешь. Но на сей раз я твердо решил приберечь наш драгоценный пенициллин для настоящих больных, а этот староста выглядит крепким как дуб. Я даже не пытаюсь доказать ему бесполезность укола, ибо заранее знаю, что это бессмысленно. Нечего делать, придется ступить на кривую дорожку лжи:
— У меня больше нет уколов…
— Ну-ну, туан не станет же уверять, что он не оставил пары уколов для настоящих друзей…
Старика не проведешь! Я вяло торгуюсь, но он «заражен» уколами в той же степени, что и его соотечественники из Сокнара. Вот уже Манах склоняется ко мне и шепчет на ухо:
— Придется уступить, иначе нельзя, а то он потеряет у своих всякое уважение. Сделайте ему какой-нибудь укольчик подешевле.
— Дело же не в деньгах! Разве мы когда-нибудь брали деньги за лекарство? Он совершенно здоров, на что ему укол?
Но западная логика, похоже, не в силах убедить чиновника лесного ведомства, даже если он и «прошел школу», о чем не устает повторять по нескольку раз в день. Мой отказ явно расстраивает собравшихся, под пальмовой кровлей воцаряется смущенное молчание. И я сдаюсь. Для спокойной работы необходимо наладить отношения со старостой. А раз единственный путь к этому укол в ягодицы, пожалуйста! Я припоминаю, что у нас осталось несколько ампул физиологического раствора, идеально подходящего для всех этих мнимых больных.