Когда мы ее прикончили и сидели, блаженствуя, перед жарко пылавшей печкой, за окном, совсем близко от избы, опустились две белые куропатки. Это было так неожиданно, что мы застыли, будто увидели ожившую на наших глазах картину, и сидели, боясь пошевелиться.
В этом году я впервые видел птиц так близко. У курочки уже появились зеркальца на крыльях, она готовилась садиться на гнездо, а петушок был все еще белым. Он. подпрыгивая, пританцовывал вокруг подруги. Жаль стало, что прилетели куропатки поздновато. Явись они пораньше, не пришлось бы трогать реликвию.
Развесив сушиться сапоги и портянки, сморенные теплом, мы уснули на нарах. Шкура оленя досталась Вадьке, а мне то и дело приходилось вставать, подбрасывать дров в печку: изба быстро выстывала. Просыпаясь, я припоминал, что, по рассказам Гены Лебедева, изба будто бы когда-то была вся обита изнутри оленьими шкурами. Куда они подевались? Затем я приноровился закрывать печную трубу, как только дрова прогорят, и под конец хорошенько вздремнул.
Утром меня разбудило солнце. В камнях щебетали пуночки, неподалеку журчал ручей. На берегу валялось много плавника— серебристых бревен, вымытых морем. Чайки-моевки бегали по зеленому мху, выдирали его и уносили в клювах к гнездовью. На льду, неподалеку от берега, устроилось несколько нерп. Тюлени лоснились на солнце, переворачивались с боку на бок и, подняв голову, настороженно озирались.
Птичий базар оказался небольшим, сотни полторы птиц. Разместился он на отвесном невысоком обрыве с восточной стороны небольшого мыска — не мудрено, что мы не увидели его издали. Да и птицы, очевидно, в полночь вели себя потише. Сейчас же они сновали вдоль скалы, взмывали вверх, кружили. Отовсюду раздавались их пронзительные голоса. Чайки то кудахтали, как куры, то кричали визгливо и истошно, ссорились, мирились, целовались, строили гнезда и бесцельно фланировали по базару. Картины менялись мгновенно. Увлекшись съемкой, я позабыл о времени и, лишь когда на скале появилась фигура Вадьки, вспомнил, что пора бы и позавтракать.
Как по заказу, чайки начали нестись. Несколько веревок мы отыскали на скале, но почти все они оказались сгнившими и рассыпались, стоило прикоснуться к ним. Рискуя сорваться, Вадька все же спустился к гнездам. Яйца были теплые, серовато-зеленые, размером чуть меньше куриных. Обед у нас вышел шикарный. Лапша — на первое, глазунья — на второе, ледяная вода из ручья — на десерт.
Идти обратно Вадька наотрез отказался.
— Ты же договорился, что за тебя подежурят, — доказывал он. — Давай поживем тут! Стоило ли тащиться в такую даль, чтобы тут же уходить?