По мере того как она все больше привыкала ко мне. она все меньше осторожничала, все меньше озиралась и все чаще зажмуривала глаза. Мне это не нравилось. Я стал тормошить ее, заставлял открывать глаза, не выпускал из лунки на поверхность. Тогда она находила отверстие во льду где-нибудь в стороне от основного и сипела через него, предоставив мне любоваться на ее серебристый, в яблоках бок. Однажды я дернул ее за ласт, она едва не укусила меня. И с тех пор приноровилась обливать меня водой. Посмотрит из-под воды, заметит, где блестит отражатель вспышки, и плещет в ту сторону до тех пор, пока я не отползу от лунки, а потом выберется и. пока я протираю объектив, дышит. Так и пришлось мне уступить и снимать только в те мгновения, когда она этого хотела.
В лунку-то она приходила, чтобы подышать, отдохнуть от работы. Между передышками она (так я думал; где-то плавала на глубине, кормилась. Словно в доказательство этого, она однажды вынырнула не вовремя, с листом морской капусты в пасти.
Истратив четыре пленки и проявив их, я понял, что съемка удалась. О моей нерпе узнали на полярной станции. Но я чувствовал, что моим рассказам не очень-то верят. Тогда я попросил одного радиста подежурить со мной в снежном домике. Мне хотелось, чтобы он сфотографировал, как я глажу нерпу. Сняв меня, он сам захотел сняться так же, но, едва он поднес руку к голове нерпы, как та что есть силы огрела его своим коротким когтистым ластом.
Его рассказы оказали совсем не то действие, какого я ожидал. Я думал: теперь-то уж все поверят, что у меня есть ручная нерпа. Все на самом деле мне поверили… и один за другим ко мне зачастили ловцы песцов. Нет, оказывается, лучшей приманки для весеннего песца, чем свежая нерпятина. Один из охотников даже литр спирта за нее мне предлагал. А тут еще приближалось время, когда мне нужно было вылетать на другую станцию, и я вконец разволновался.
Эти песцеловы — азартный, коварный народ, и я стал побаиваться, как бы в мое отсутствие они нерпу не прикончили. Ведь я привык к ней, как привыкают к домашней собаке. Закончив съемку, я продолжал хаживать в снежный дом. Много раз я думал, как теперь отучить ее от человека, но так ничего придумать и не смог. В последний день я размахнулся и ударил ее кулаком, чтоб знала на всякий случай, чего можно ожидать от людей. Посидел, подождал: нерпа больше не показывалась…
С тем я и уехал. Каюр на собачках подбросил меня к самолету. Он забрал у меня Ведьму и был доволен, что теперь у него появились собаки с хвостами. Щенки были уже большие, и осенью он собирался попробовать их в упряжке. Серега заверил меня, что не тронет нерпу и будет присматривать за ней. Расстались мы с ним по-приятельски. Я улетал недалеко, решив, что еще не наступило время прощаться с Арктикой. Но не думал тогда, что на мыс Челюскин мне приведется вернуться еще не раз. И что однажды, выйдя из самолета, я увижу в упряжке большого белого пса, который будет уже вожаком и, узнав меня, кинется на грудь, подняв всех собак, не реагируя на окрики изумленного каюра…