— Я сам лично убивал пиратов! — сказал Га-тор. — И отнимал у них тела.
— Но арвинги бывают разными, сам говоришь! — хитро прищурился старик. — Отчего же ты мне не веришь?
— Мой возраст и жизненный опыт позволяет видеть связи между многими шестеренками этого мира, — тяжело вздохнул ворхут, также присаживаясь на мягкий пол. — Ты и не различишь в некоторых событиях взаимосвязи, а мой глаз приметит. Слова, которые говорят люди, ничего не стоят и не значат, пока это только слова. Я смотрю на тебя и вижу, где ты врешь мне, а где изливаешь свою боль.
— Боль… — склонил голову Хромыль. — Боль во мне, она разрывает меня, потому что я уже ничего не могу изменить. Я не знаю пищи, которой могу насытить ее, кроме мести. Но кому мстить? Тебе, бессмертный? Или тебе, глупый ребенок? Или последовать туда, в глубь Дакмура, чтобы отыскать хотя бы то, что осталось от него, что осталось от моего мальчика…
— Что же произошло с ним?
— Арвинги, это все твои братья, — Хромыль скрючил свой указательный палец с длинным, загнувшимся ногтем и указал им в сторону командира бессмертных. — Двое из ваших останавливались и в моем доме. Один был спокойный, безразличный ко всему, словно ледяной. А вот другой, тот, что постарше, долго думал о чем-то, часами мог сидеть у двери и смотреть на болота. Все точила его мысль какая-то. Сынишка мой все с расспросами приставал к этому арвингу. К холодному и не подойти было. Молчал почти всегда, точно рыба. Да я его так и прозвал Рыбой. А этот стал с сынишкой-то моим общаться, истории ему всякие рассказывал, про города большие, про страны разные. Ревность во мне даже взыграла, что словно на отца смотрит мой мальчик, внимая рассказам, восхищается этим нечеловеком. Но, с другой стороны, останавливал я себя тем, что ведь он — высший, он арвинг, защитник людей. Живой бог. И вот смолчал я, а-то может и спас бы моего мальчика. Когда пришел день, запланированный ими для ухода, проснулись мы по утру, а старый арвинг вдруг запричитал, стал по дому носиться, кричал что-то бессвязное. Его друг пытался образумить, к разуму взывал, а потом и вовсе клинок свой достал. Так у старика даже ноги подкосились. Упал он на колени, подполз к Рыбе и шепчет: «Верни меня! Верни!» Я во всей этой панике совсем про сынишку забыл. Думал, может, в погреб пошел или к механику Гевану — его вся молодежь очень любила. Стал звать его, а старый арвинг подбежал ко мне и говорит: «Это я твой сын! Не смотри на тело — поверь мне!» Я чуть умом не тронулся тогда! А Рыба и кричит: «Сбежал, сволочь! Сбежал!» Потом к старому арвингу подбежал и на него стал орать, мол, пустышку мне подсунули, кожу сброшенную. Потом взял и просто ушел.