Сейчас также нельзя было дрогнуть.
— Скажи мне свое имя!
Состав дрогнул и окончательно остановился. Паровая машина выдохнула. Глянув в окно, Га-тор увидел, что на пути движения поезда стоят их враги. Он не знал, кто это или что это, но чувствовал нутром, что пришло время для битвы.
Командир арвингов бросил взгляд на спящего мальчика, чья жизнь сейчас была в его руках, затем открыл дверцу ударом сапога и выпрыгнул из кабины паровоза. Под ногами оказалась на удивление густая и мягкая трава. В руке Га-тора искрился голубой смертью червяк духа шпаги.
— Скажи свое имя!
То ли эта строка отдалась в голове Га-тора, то ли он сам крикнул ее, то ли со всех сторон заорали арвинги, бросаясь в последний бой. И бессмертные воины окружили своего командира, нагнали его, побежали рядом с ним, создавая мощный кулак. Ворхут посмотрел направо, через плечо и увидел Да-гура. У него текла кровь из рассеченного лба, но он вроде как и не замечал этого. Он улыбался.
— Хэй! — крикнул он Га-тору. — И умирать не страшно!
— Дух моего меча бессмертен, как и моя душа! — отозвался ворхут.
Верзила Да-гур засмеялся и ускорил бег. А Га-тор стремился заглянуть в лицо Смерти и угадать ее имя. Да и имя-то ее ему уже было не нужно! Он был ворхутом и мог вселяться в тела, не зная имен. Держись, Смерть! Я иду!
Пустота, ночная степь! Впереди Га-тор увидел темные бараки.
На самом пути арвингов, которые не снизили скорость, стояли невысокие сутулые силуэты. Их лица скрывали черные капюшоны, и из того, что могло быть ртами, вырывались в ночное небо плотные пары дыхания.
Некоторые воины неожиданно стали останавливаться. Га-тор в изумлении прикрикнул:
— Ну же! Истинные хозяева Мельденбурга! Вперед!
Но те воины, что уже остановились, не сделали ни шагу. Наоборот, все новые арвинги замирали как вкопанные.
— Вперед! — заорал сугавар Да-гур. — За честь арвингов!
«Остановись, Га-тор! Остановись!»
Эти слова прозвучали в голове командира арвингов. «Неужели это смигры?! — изумился Га-тор. — Они наводят на нас морок! Они пытаются погасить нашу волю… Но с каких это пор они столь сильны, чтобы тягаться с арвингами?!»
И собрав последние силы, изгнанник ускорил бег. Это было нелегко. Обреченность, слабость, отстраненность тяжелым покрывалом сковали его волю. Сейчас ему казалось, что смерть это не так уж и плохо, что бренное тело, которое рвется в бой, есть нечто надоедливое и несуразное. Безразличие было настолько сильным и всеохватывающим, что рука сама по себе опускалась, ноги наливались свинцом, готовые прорасти в этой земле. Все прежние посылы — честь, доблесть, бесстрашие, — все стерлось, все отошло куда-то далеко, стало лишним, бессмысленным. И вся эта «круговерть» силы и смерти показалась Га-тору смешной и чуждой этому миру, миру Сианука.