Вадим не понимал, что с ним происходило. Почему сверстники так пугают его? Почему их детские забавы порождают столь ужасные видения в его сознании? Ему все чаще казалось, что за ним по пятам идет смерть, и это ее дыхание он так явственно чувствует. Мальчик все чаще оставался один — так ему было куда легче. Он бродил по лугам своего отца, забредал в редкие леса Пустоши, а иногда брал лошадей и уезжал к небольшой речке Кьеле, чтобы искупать своих любимцев. С лошадьми Вадим ощущал себя намного лучше, чем с людьми. Рядом с этими животными он чувствовал себя спокойным, благородным, чистым, как слеза. И лишь близлежащий Барндом стоял за спиной подобно тяжкой ноше, которую он должен нести.
Он частенько приходил на заводь Кьеле, пересыхающий рукав которой давно уже превратился в заросшее тиной озерцо, и смотрел в темную зеленую воду. Иногда он бросал в стоячую мертвую воду камни, и зеленые водоросли колыхались в глубине, словно руки, пытающиеся схватить свою добычу. Мальчика гипнотизировали эти клубы зеленого тумана, лежащего на дне озера. Он мог часами не сводить глаз с притягательной глубины. Ему казалось, что там, на дне этого озера, царит настоящий покой. Там всегда тепло и уютно, там не нужно быть никаким — ни обычным, ни странным — там можно просто быть, просто лежать на дне и быть мальчиком, который лежит на дне. Это казалось очень странным и простым. И какое-то время Вадим даже верил в то, что существовать на дне озера даже лучше, чем существовать в вони механического городка Барндома.
Вадим брал палочку и писал на слежавшемся темном песке:
«Город.
Плохое — Тим, черные змеи
Отец Марика, кислятина
Эймар, сладковато, словно кровь…»
Скоро Вадим осознал, что источником всех его странных ощущений является… нос. Он мог улавливать множество запахов, которые оказывали на мальчика столь мощное воздействие, словно бы весь мир вставал с ног на голову по одному его слову. Он воспринимал запахи всем своим существом. Нельзя было сказать, что все остальное тело Вадима молчало. Просто нюх мальчика был именно тем чувством, которое впускало в него некий иной мир. Это словно замочная скважина, через которую в его нутро проникало некое новое пространство, позволяющее ему по-новому взглянуть на мир. И когда он находился среди сверстников, он ощущал никем не уловимые запахи жестокости и злобы. Он поражался той агрессии, которой были наполнены сердца детей, всего лишь маленьких жителей огромной Пустоши.
Вадим мог долго писать на песке, составляя список самых неприятных запахов поселка. Ему сложно было давать названия тем запахам, что он улавливал в воздухе. Он еще слабо в них разбирался и мог лишь подбирать самые приблизительные, порой странные сравнения. Вроде «запаха ржавых гвоздей» или «вонищи красных огурцов». Вряд ли кто-либо, прочитавший эти сравнения, смог бы даже представить себе подобные запахи. Единственным мальчишкой, который не отпугивал Вадима своими жуткими видениями, был Клаус, сын местного полицейского. Однако отец у Клауса был очень жестким человеком, и не давал сыну спуску. В те редкие дни, когда его отпускали гулять, куда ему вздумается, Вадим приводил Клауса к мертвому озеру, рассказывал о страшных запахах и своих видениях. Только ему он мог рассказать все. И Клаус слушал друга с открытым ртом, а после клялся, что не расскажет такие страсти никому из своих знакомых, даже родителям и даже отцу, который всегда достает ремень, как только заподозрит, что его обманывают или что-то скрывают.