При том что наверх Джин обещала не ходить.
Впрочем, отцовские рубашки, белье и носки настоятельно требовали стирки. Если так, то этим стоит заняться прямо сейчас, пока солнце высоко. К вечеру натянет облаков и похолодает, так что белье вряд ли успеет высохнуть. Значит, придется подняться в спальню и забрать ворох грязной одежды: ношеные вещи отец кидал на спинку стоявшего у окна плетеного кресла.
Джин подогрела на плите два ломтя хлеба с кусочками масла, разделила сливу пополам. Вытерла раковину, вырезала из раскатанного теста кружочки металлической маминой кружкой, загрузила на противень и сунула в духовку. Потом на одну тарелку положила тосты, на другую – сливу.
Джин позвала Колли с заднего двора, усадила за стол и велела тихонько поесть, пока они не принялись за стирку.
– Маме нужно прибраться наверху, – объяснила она, поцеловав кудрявую макушку. – А ты не поднимайся, пожалуйста, наверх, слышишь?
Колли взяла дольку сливы и задумчиво вертела ее в руках.
– Колли, ты слышишь меня?
– Да, мэм.
Джин несла тарелку наверх настолько тихо, что не спугнула бы и мышей, которые любили обнюхивать щели в плинтусах вдоль коридора. С верхних ступеней открылся вид на коридор, такой безмятежный в свете позднего утра. Солнечный луч струился сквозь высокое окно в конце коридора. В луче кружились, сталкивались и плясали друг с дружкой пылинки, а нить паутины рассекала его надвое. Тянуло плесенью. Ванную явно не мешает помыть. Да и спальню тоже. Простыни наверняка уже грязные и в пятнах.
Джин кралась к закрытой комнате в конце коридора с колотящимся сердцем. Шаг, два, три, вот и ручка двери. Джин взялась за нее, повернула и замерла в напряжении: вдруг Колли ослушалась ее и идет по пятам или отец раньше времени вернулся с мельницы. Выждав, она открыла дверь.
В нос ударила вонь. Мочи, кала и чего-то гнилостного. Зажав рукой нос, Джин усилием воли подавила рвотный позыв. В комнате было темно, от обоев в цветочек и лоскутного одеяла падали синие отсветы. Ставни были закрыты, шторы задернуты. При этом в комнате царила идеальная чистота: ни грязных вещей на спинке стула, ни пыльных башмаков, ни перчаток с жирными пятнами на письменном столе.
Мать лежала под одеялом, волосы веером рассыпались по подушке. Она была неподвижна, только кожа, обтягивавшая кости, еле заметно поднималась и опадала под одеялом. Лицо было синеватое, цвета комнаты, и Джин не сразу поняла, что это из-за освещения. Мама была жива. Пока что. Джин подошла близко, так что разглядела, как натянута кожа вокруг скул, глазниц и носа. Глаза, не моргая, смотрели в потолок, рот был открыт. От растрескавшегося угла рта до простыни тянулась мерцающая ниточка слюны.