Клинтан потратил несколько секунд, пытаясь придумать какую-нибудь причину, по которой Замсин Тринейр внезапно появился в приемной его офиса, но в голову ему не пришло никакого объяснения. Во всяком случае, никаких предположений, которые он хотел бы обдумать.
— Полагаю, поскольку ты не сказал мне, почему он здесь, он не сказал тебе этого, — сказал он тоном, который предполагал, что это должно быть причиной, по которой Фармир еще не сказал ему, и верховный священник резко покачал головой.
— Нет, ваша светлость. — Собственное сильное беспокойство Фармира из-за такого радикального нарушения процедуры отразилось в его глазах, но его голос возвращался под контроль. — Он просто… вошел в дверь и «попросил минутку вашего времени».
— Он это сделал, не так ли? — Клинтан фыркнул, как раздраженный кабан, затем пожал плечами. — Что ж, в таком случае, полагаю, вам лучше впустить канцлера, не так ли?
— Да, ваша светлость. Немедленно!
Фармир исчез, как облако дыма. Мгновение спустя он вернулся, за ним последовал Замсин Тринейр. Выражение лица канцлера было выработано десятилетиями опыта — сначала как священника, затем как дипломата и, наконец, как истинного правителя совета викариев — говорить то, что он велел ему сказать. На этот раз, однако, в его глазах был блеск, а губы плотно сжаты. Те, кто не знал его хорошо, возможно, не заметили бы этого, но Клинтан действительно знал его, и он почувствовал, как напряглись мышцы его собственного живота.
— Доброе утро, Замсин, — сказал он.
— Доброе утро. — Ответ Тринейра прозвучал отрывисто, и Клинтан посмотрел через плечо канцлера на Фармира.
— Это все, отец, — сказал он, и Фармир исчез с еще большей готовностью. Какое бы любопытство он ни испытывал — а Клинтан подозревал, что испытывал довольно сильное, — верховный священник не хотел находиться где-либо поблизости. Очевидно, он тоже прочел штормовые флаги, развевающиеся на лице Тринейра.
Конечно, только слепой мог не заметить их, — сухо подумал великий инквизитор.
— Чему я обязан таким удовольствием? — спросил он, поскольку, казалось, не было особого смысла предаваться вежливым пустякам.
— За это, Жэспар. — Тринейр сунул руку за пазуху своей оранжевой сутаны и извлек оттуда пачку бумаги.
— И что это такое? — голос Клинтана стал более резким, когда его шерсть встала дыбом в ответ на очевидный гнев собеседника. Гнев, который, по-видимому, был направлен на самого Клинтана. Великий инквизитор не привык сталкиваться с кем-либо, у кого хватило бы смелости — или глупости — открыто выказать на него гнев, и он обнаружил, что ему не очень нравится этот опыт.