— Ваше сиятельство, все понял, сделаем.
Подумав немного, княгиня вызвала к себе дочь.
— Анечка, собирайся. В империи стало неспокойно. Езжай-ка ты на воды в Баден-Баден.
— Что случилось, мамА?
— Пока ничего, но мне будет спокойнее, если ты на время уедешь. Я допустила ошибку, не хочу, чтобы ты из-за меня пострадала.
— Так давай уедем вместе!
— Нет, если ты бежишь — ты виновен. Я останусь и буду бороться за клан.
— Хорошо, мамА, как скажешь.
— Расскажи мне о своих делах. Как ваш конкурс прошёл?
— Ой, я не говорила, Ярослав был в нашей группе настоящим лидером! Он выдал нечто! Представляешь, он всех придавил вспышкой Императорского гнева! Я чуть не описалась! Он и правда отпрыск Испанской королевы?
— Это газетная утка… Хотя, я уже ни в чём не уверена.
— Было бы интересно, если бы это оказалось правдой! Я ему звонила, пыталась к себе заманить, но он вежливо отказался.
Княгиня глубоко ушла в свои мысли, в кабинете воцарилось молчание. Через долгие полминуты она отмерла.
— Да, жаль, что все так получилось. Ладно, времени мало. Собирайся, Анечка, в дорогу. Дай я тебя обниму на прощание.
* * *
Сегодня за меня взялись всерьез. Хорошо хоть, что дали помыться и покормили. Выдали бесформенную арестантскую робу, старую одежду выкинули. На допросе с пытками меня отмудохали так, что идти сам не мог. Штатная лекарка подлечила открытые раны, чтобы не кровили, ополоснули под шлангом и отконвоировали в новую камеру. Ага, все по-классике. Решили засунуть в пресс-хату к уркам, решил я, когда увидел соседей по новой камере.
— Вечер в хату, бродяги! — развлекаться, так развлекаться. В своей бурной молодости прошлой жизни я общался с разными людьми, нахватался всего понемногу.
— И тебе не кашлять. Обзовись, кто таков? — подал голос невысокий жилистый мужичок с портаками на руках.
— Да тоже бродяга, только из деловых.
— Барыга, значит… Кому отстегиваешь?
— Никому, я сам по себе.
— А может, ты фраерок блудливый, а не бродяга? Смазливый слишком, не похож на нашу масть.
— Ты что-то предъявить хочешь?
— А если и хочу, ответишь? — набычился он.
Из угла камеры раздался хриплый голос, прерывая нашу дружескую беседу: — Остынь, Ерофей, не цепляй парня, не видишь, после экзамена он? Пусть по-человечески все обскажет. Иди сюда, паря, падай на шконку.
Я прошел вперед и присел на нары. Огляделся. В камере пять человек. Двое лежат на нарах, не поймешь, спят или просто уши греют. Один, пожалуй, самый мощный из всех сокамерников сидит между Ерофеем и дедком, который меня позвал. Ну, дед, не дед, а жизнь его изрядно потрепала: был он какой-то нескладной и невзрачный. Опасного человека в нем выдавали его глаза. Бр-р-р, видел я такой взгляд в прошлой жизни у душегубцев.