– Зря стараешься, легавый! – бросил Трубка. – Я тебе ни хрена не скажу. Неужели ты не понимаешь – как только я заикнусь об этих людях, мне придёт крышка. Они из вашей долбаной камеры меня вытащили. Думаешь, им составит большого труда в камере же меня и кончить? Нет, я себе не враг! Так что брось свои уговоры, мусор. На меня они не подействуют. Можешь лупить аж до посинения – ничего, мне через такое уже приходилось проходить и не раз. Я вытерплю. А тебя потом наши же на перо посадят.
– Ты всё сказал? – насупился я.
– Всё, – хмыкнул он.
– Знаешь, а твоя идея насчёт пера не такая уж плохая. Миша, – позвал я.
– Что? – угрюмо откликнулся друг.
– У тебя была финка – я видел. Дай её, пожалуйста, мне.
Михаил подал мне ножик, который, как и многие, носил за голенищем сапога.
Я поднёс нож к лицу бандита, и увидел, как побледнели его глаза.
– Хочешь, я начну резать тебя на куски? Или просто ткну сюда. – Я приставил кончик лезвия к зрачку бандита, и тот невольно подался назад. – Хочешь? А ещё я могу засадить тебе нож в ногу и проворачивать его до той поры, пока ты мне свою родословную не изложишь.
– Ты не сделаешь это! – испуганно произнёс Трубка.
Было видно, что он сдрейфил, но пока ещё держится.
– Уверен? – хмыкнул я и замахнулся ножом, намереваясь выполнить обещания и засадить финку в его ногу.
Трубка зажмурился.
Внезапно, мою руку перехватили. Я обернулся – это был бледный как мел Миша.
– Жора, ты что творишь?!
– А ты не видишь? – с яростью бросил я.
– Жора, так нельзя. Мы – работники уголовного розыска. Я не позволю тебе его пытать!
– Не дури, Миша! – попросил я. – Не дури. Как друга тебя прошу! Из-за этого гада может погибнуть дочка Чалого. Если эта падаль не желает с нами говорить по-хорошему, я заставлю его развязать язык любым способом! И, если понадобится марать об него руки, я их вымараю до плеч – будь уверен, Миша!
– А я тебе не позволю, – Михаил встал между мной и Трубкой. – Если хочешь пытать – пытай, но сначала тебе придётся убить меня.
– Мишка, твою мать! долбаный гуманист! Ты чего! – Я взъярился. Происходящее меня просто бесило, выводило из себя. – Думаешь, мне самому это нравится? Человек может погибнуть, а ты здесь в милосердие играешь!
– Это не милосердие. Это закон. А мы с тобой комсомольцы. Если станем калечить и пытать людей – чем мы тогда лучше тех, с кем боремся? – запальчиво выкрикнул мне в лицо Миша.
– Миша, уйди, – попросил я. – Уйди, пожалуйста. Если тебе противно на это смотреть – топай на улицу. Я всё сделаю сам.
– Хрен тебе, Жора! Я этого не позволю.
Его револьвер оказался уставленным на меня.