В этот период моих трудов, когда я подвергал воздействию своих линз образцы всех веществ, которые попадали под мои наблюдения, я стал первооткрывателем — правда, в небольшой степени, потому что я был слишком молод, но все же первооткрывателем. Это я разрушил теорию Эренберга о том, что глобатор Вольвокса был животным и доказал, что его «монады» с желудками и глазами были просто фазами формирования растительной клетки и, когда они достигли своего зрелого состояния, были неспособны к акту сопряжения или любому истинному генеративному акту, без которого ни один организм не поднимается ни на одну стадию жизни выше, то можно сказать, что он овощ законченный. Именно я разрешил уникальную проблему вращения в клетках и волосках растений в результате цилиарного притяжения, несмотря на утверждения Уэнхема и других, что мое объяснение было результатом оптической иллюзии.
Но, несмотря на эти открытия, сделанные с таким трудом и болью, я чувствовал себя ужасно неудовлетворенным. На каждом шагу меня останавливало несовершенство моих инструментов. Как и все активные микроскописты, я дал волю своему воображению. Действительно, это обычная жалоба на многих таких людей, что они восполняют недостатки своих инструментов работой своего мозга. Я представлял себе глубины за пределами границ природы, которые ограниченная мощность моей оптики не позволяла мне исследовать. Ночью я лежал без сна, создавая воображаемые микроскопы неизмеримой мощности, с помощью которых я пронизывал все оболочки материи вплоть до ее первоначального атома. Как я проклинал те несовершенные средства, которые нужда невежественно заставила меня использовать! Как мне хотелось раскрыть секрет какой-нибудь совершенной линзы, увеличивающая способность которой должна быть ограничена только разрешимостью объекта, и которая в то же время должна быть свободна от сферических и хроматических аберраций — короче говоря, от всех препятствий, о которые бедный микроскопист постоянно спотыкается! Я был убежден, что возможно сконструировать простой микроскоп, состоящий из одной линзы такой огромной, но идеально мощи. Попытка довести составной микроскоп до такого уровня означала бы начать не с того конца; последнее было просто частично успешной попыткой исправить те самые дефекты простейшего инструмента, которые, если их устранить, не дадут наилучшего результата.
Именно в таком настроении я стал конструктором-микроскопистом. После того, как прошел еще один год в этом новом увлечении, экспериментируя со всеми мыслимыми веществами — стеклом, драгоценными камнями, кремниями, кристаллами, искусственными кристаллами, образованными из сплава различных стекловидных материалов, короче говоря, сконструировав столько разновидностей линз, сколько у Аргуса было глаз, я оказался именно там, где начал, без каких-либо результатов сохранив лишь обширные знания в области производства стекла. Я был чуть ли не мертв от отчаяния. Мои родители были удивлены очевидным отсутствием прогресса в моих медицинских исследованиях (я не посетил ни одной лекции с момента моего приезда в город), а расходы на мое безумное увлечение были настолько велики, что я очень серьезно расстроился.