А что, если мой рассказ найдут и прочтут? Поверит ли в это хоть один смертный? Будет ли искатель, если искатель есть, кредит такой истории, которая будет раскрыта? Нет, наверное, нет. Это слишком невероятно, слишком нелепо, чтобы сойти за что-то большее, чем вымысел или бред расстроенного ума. Они подумают, что писатель сумасшедший, сумасшедший, который поверил в заблуждение своего мозга, или подумают, что кто-то пытается совершить небывалое надувательство.
Но опять же, возможно, если Богу будет угодно, мой рассказ попадет в руки какого-нибудь человека, которого привлечет странность его содержимого. Прозрачный металлический цилиндр, возможно, вызовет любопытство, материал, на котором я пишу, может придать правдоподобие моему рассказу. И если это так, то несомненно будет известно, что это не дикая фантазия, не продукт сумасшедшего человека, ибо нигде в мире людей не известны такие материалы. Часто я улыбаюсь про себя, думая, какая сенсация будет произведена, когда газеты напечатают сообщения об открытии странной рукописи в еще более изумительном контейнере. Без сомнения, в этом случае мою историю прочтут тысячи, а может быть, и миллионы моих собратьев. И все же цилиндр, в котором я его посылаю, может оказаться для мира более интересным и ценным, чем моя история. Я могу представить волнение ученых, когда они анализируют металл, и горячие дискуссии о его происхождении, в то время как изобретатели стремятся создать тот же материал на благо человечества.
Такие мысли — развлечение и утешение для меня, и много часов я провожу, пытаясь представить себе результаты моей истории и ее влияние на мир, если она когда-нибудь достигнет цивилизованных людей.
Но я должен прервать свои фантазии, свои надежды и страхи, ибо все это в стороне от моего рассказа, и я должен ограничиться повествованием о своей жизни здесь, на этом неизвестном, окруженном горами континенте, среди этих странных существ.
* * * * *
С тех пор как я в последний раз брался за рукопись, произошло много событий, но самое важное, хотя существа сейчас мало что понимают, — это побег пленных муравьев из зоопарка, где они находились в заключении.
Для меня в этом есть что-то угрожающее, и я не могу избавиться от ощущения надвигающейся страшной беды. Меня всегда завораживали гигантские насекомые, и я проводил час за часом, наблюдая, как они трудятся и мечутся, сверлят, совершают странные эволюции, маршируют и контрамаршируют, казалось бы, бесцельно, внутри своего огороженного загона.
Никому и в голову не приходило, что они могут сбежать, ибо, как я уже сказал, они были окружены сетью материалов, смертельно опасных для них. Но они сбежали, и ни один муравей не остался в загоне, и не было мертвого муравья, чтобы рассказать о насекомых, коснувшихся смертельной сетки. Нет, они были слишком умны для этого, и их, казалось бы, бесцельные труды были всего лишь хитрой уловкой, средством скрыть свою истинную цель — проложить туннель на большую глубину и с помощью скрытого подземного хода исчезнуть неизвестно куда. И я уверен, что их постоянное бурение, их военные действия были не более бесцельны, чем их работа. Конечно, их немного — не более двухсот, — и жителям нечего не боятся. Они уверяют меня, что муравьи скоро будут пойманы, что на воздушных кораблях эти существа могут обнаружить беглецов и либо схватить, либо уничтожить их, и что даже если такие средства не помогут, муравьев можно уничтожить, разбросав смертоносную смесь по их убежищам и не дав им добыть пищу.