Филарет сел и сложил бумаги в ровную стопку.
– Полагаю, ваше высокопреосвященство, – решительно заговорил Голицын, – что разбор сочинения Ансильона вполне достаточен для того, чтобы осудить его перевод на русский язык и распространение среди публики. Возражения владыки Феофилакта всем давно известны, но, впрочем, если он так уж настаивает…
Феофилакт промолчал.
11 ноября 1813 года последовал высочайший указ, повелевающий архиепископу рязанскому Феофилакту отправиться в свою епархию впредь до особого распоряжения. 21 декабря – в среду – он покинул Петербург.
– Верите ли, отче, – рассуждал вечером того же дня в своём кабинете Голицын, обращаясь к Филарету, – я никогда не был злопамятен. При дворе ведь я с младенчества. Меня в три года известная Перекусихина отвела к матушке-царице, и та меня приласкала. Камер-пажом был, самым молодым камергером… При дворе приходится лавировать, так выучился. Однако же никого не оговорил и пронырством никому дорогу не перебегал. Характер такой – ленив!.. Помню, вскоре после моего назначения в Синод мой предшественник Яковлев стал ездить по всем гостиным и меня оговаривать, князь-де молод, неспособен и незнающ. Даже ко мне ездил под разными благовидными предлогами и давал советы. А я поразился – канцелярские служащие сидели за сломанными столами, на дрянных стульях, связанных бечёвками… Что вы улыбаетесь? Точно! Я распорядился употребить на мебель четыреста сорок рублей – первая моя большая трата. При встрече рассказал Яковлеву, он отмахнулся – что за мелочи! – и продолжал из-под руки свои наговоры. Но согласитесь, отче, внешний порядок должен быть!.. Когда я через два года получил ленту, Яковлев тотчас ко мне явился. «Помилуйте, князь, как это возможно – эту ленту по всему следовало получить мне!» – а он точно хлопотал себе Владимира за экономию бумаги для синодской типографии. «Чем же я виноват, – отвечаю, – что государь пожаловал её мне, а не вам?..»
Филарет кивнул. Ему были интересны рассказы князя, открывавшие неведомые стороны столичной жизни и людских характеров.
– Вот и с рязанским владыкой я был ровен, пока не смутило меня его своеволие…
– Ваше сиятельство, осмеливаюсь напомнить о своём и отца Иннокентия прошении.
– О чём?
– Об отмене решения архангельской консистории о лишении сана валаамских старцев Феодора, Клеопы и Леонида за якобы уклонение от православия.
Голицын коротко засмеялся.
– Вы же знаете, дорогой отче, вам я не могу ни в чём отказать. Вопреки Сперанскому по вашему настоянию не допустил введения светского развода – а уж тут такая мелочь! Я подписал вашу бумагу… Но растолкуйте мне эту вашу привязанность к диким отшельникам. Мне приходится таких видеть в лавре – прямо дикари, косматые, дурно пахнут… И уверяю вас, настоящее богословие им неведомо!