– Уверяю тебя, ты сбудешь этого Бриэна!
– Где мне сбыть? Хотя бы меня самого не заслали куда подальше.
– Нет. Ты непременно его сбудешь. Я видел во сне: он выедет в среду.
Внешне отношения их были ровны. Проезжая через Коломну, владыка Феофилакт предложил протоиерею Михаилу Дроздову перевести своего младшего сына в санкт-петербургскую семинарию. Филарет его благодарил, но переводу брата решительно воспротивился, находя самым благоприятным образ жизни и воспитания в троицкой семинарии.
Пока же рязанский архиепископ блистал в дворянских гостиных и столичных соборах, где любил служить. О проповедях ею говорили разное. Дроздов полагал, что владыка слишком старается привлечь публику, рассуждая о картинах светских живописцев и политических вопросах, а то делая намёки на современное положение России. Об одной проповеди Феофилакта ему поспешили рассказать несколько доброжелателей. В ней владыка изобразил человека престарелого, обременённого службою, из-за спины которого управляет делами молодой человек. Намёк на митрополита Амвросия и архимандрита Филарета был более чем очевиден.
Амвросий сильнее всего опасался, что слух дойдёт до государя. Старик не знал, что делать, и совсем потерялся.
– Знаю, чего хотят враги мои – чтобы ушёл! Но не сам я поставил себя, не могу себя и снять со своего поста.
– Владыко, есть способ к прекращению таких проповедей на будущее время, – подумав, сказал Филарет, призванный в митрополичьи покои для совета. – Согласно двадцатому правилу шестого Вселенского собора, воспрещается епископу проповедовать в чужой епархии.
Амвросий расцеловал своего мудрого советчика, и на следующем же заседании Святейшего Синода молча положил перед Феофилактом раскрытую на нужной странице Кормчую книгу[21]. Больше тот не проповедовал… Сколько сил и времени отнимала эта потаённая и всем явная борьба…
Теперь он занимал обширную квартиру ректора академии, он проводил почти всё время в кабинете, обстановка в котором не переменилась со времён отца Евграфа. Работать приходилось допоздна. В душный июльский вечер он сидел за письменным столом, освещённым двумя свечами под зелёным абажуром. Справа лежала пухлая пачка листов – переписанный его отчёт о проверке духовных училищ и школ Петербурга. Слева – только что законченное слово, которое он назавтра должен был произнести в придворной церкви в присутствии обеих императриц и великих князей. Перед ним – папка с бумагами, присланными из петербургской консистории для предстоящего заседания. Он придвинул папку, раскрыл, глянул на листы, исписанные мелким витиеватым писарским почерком, но в глазах будто заплясали серые мошки. Устал.