— Уже несут, Антон Романович, уже несут!..
…Но каков! Он все, все знает про меня, а вот с прадедом ошибочка: он был фармакологом, не фармацевтом, он изобретал лекарства, а не торговал ими, но в какой-то момент поменял направление, плюс на минус, минус на плюс, занялся ядами, ядовитыми газами, боевыми отравляющими веществами. Его лаборатория выпустила столько смертоносных рецептов, что мало какая другая могла бы с нею сравниться. Порошки и растворы моего прадеда испытывались — уже в двадцатые годы — на приговоренных к высшей мере Ю и прадеду повезло умереть в начале тридцатых.
В дверь робко стучат, и входит вчерашняя женщина. Кламм. Ее грудь еще выше, талия тоньше, глаза накрашены еще более броско.
— Я несколько раз звонила, дважды заходила, — говорит она, — сейчас наудачу. Просто была рядом. Я у тебя забыла помаду. Она моя любимая. Купила шесть пенальчиков в Париже. Ты был в Париже? Прекрасный город! Этот пенальчик — последний. Использовала в особых случаях. Вчера был как раз такой. Ты согласен? Ну что ты лежишь?!
— Я так лежу с тех пор, как вы меня покинули. Лежу и думаю о вас.
— Обманщик! Льстец! Вчера я почувствовала себя свободной. Вставай, поцелуй меня или я на тебя обрушусь. Обрушиться? Ты этого хочешь?
Она вплотную придвигается к кровати. Темные полукружья у подмышек. Вырез ноздрей.
В дверь стучат.
— Ты кого-то ждешь?
— Да, — отвечаю я. — Жду, очень жду. А этот майор, он…
— Он тебя смущает? Не бойся, он не прилетит тебя бомбить. Его давно не допускают к полетам. Бояться надо только самих себя! Неужели ты этого до сих пор не понял?
— Я об этом читал. Войдите!
Входит официантка, поднос заставлен посудой, на нем возвышается вазочка с блекло-красной розой. В обесцвеченные волосы официантки криво вколот маленький кокошник, черное, очень короткое платье, белый передник, голубые глаза, круглое лицо, пунцовые губы.
— Поставьте сюда, — командует Кламм, указывая на журнальный столик. — Цветок — мой. Я стояла возле администратора, когда ты просил коньяку, я шла к тебе с розой… Вы свободны, — кивает она официантке, уходя, та делает попытку изобразить книксен, потом прыскает, прикрывает рот ладошкой. — Ну, что тут у нас?
Кламм стоит ко мне спиной, изучает то, что принесли на подносе.
— Могли бы и черной икры принести. У меня аллергия от красной. Сыпь. Врач сказала, что…
Врач! Мне надо позвонить врачу! Я беру телефон, выбираю номер врача, нажимаю «вызов». Автоответчик! Ангел обещал, что врач ответит сразу. Ангел плохо знает его распорядок — в это время мой врач обычно оперирует. Зеленоватый халат. Маска. Перчатки. Очки: у него кровавая работа. Я думаю о крови — сначала своей, потом о крови того, кто остался лежать на автостоянке возле кафе «Кафе», думаю о своих отпечатках на железной трубе. Есть ли у Михаила Юрьевича, у Ивана Суреновича другие мои отпечатки? Они уже изъяли чашку из ресторана, стакан из номера? Или теперь я, неопознанный женщиной-блевуном, вне подозрений? Это — тщетная надежда, мой ангел что-нибудь им подкинет.