Правда, стоят траурные дни махаррама, и верующие созерцают сейчас шебихи во дворах мечетей и томят себя зрелищем мук. Ну и пусть поступают как им нравится! Что же до тех, кто сидит сейчас здесь, в зале сатир-агиттеатра, то скорби в их жизни и без того хватало!
Много удивительного можно увидеть в публике и на сцене первого азербайджанского сатир-агиттеатра, но самым удивительным представляется Баджи то, что женские роли исполняют теперь только женщины — с недавних пор особым декретом Советского правительства запрещено исполнение мужчинами женских ролей. Актрисы азербайджанки! Вдуматься только в эти два слова! Да, сильно, сильно изменились времена!
Царский закон, разрешавший женщинам Закавказья вступать в брак с четырнадцати лет, отменен. Издан в Советском Азербайджане декрет, запрещающий женщинам вступать в брак ранее шестнадцати лет.
В городе усиленно обсуждают этот вопрос.
Мулла хаджи Абдул-Фатах, критикуя декрет, говорит:
— На то аллах создал женщину, чтоб ей рожать детей ему на славу. И, значит, чем раньше девушку выдадут замуж — тем лучше. Незачем красть у нее два года!
— Справедливые слова! — охотно соглашается Шамси. — Недаром издавна говорят: девушка в пятнадцать лет должна быть замужем или в могиле… Поэтому-то и брал я себе в жены девушек помоложе: Ана-ханум было едва четырнадцать, Ругя — пятнадцать. И племянницу мою, Баджи — хотя, сам знаешь, она у меня непутевая, — выдал в пятнадцать. Вот только с дочерью моей Фатьмой чуток опоздал — выдал ее в шестнадцать…
Толкуют о брачном возрасте и Ана-ханум с дочкой.
— Меня выдали в четырнадцать, — говорит Ана-ханум, — и что же, разве я плохо жила? А тебя вот выдали в шестнадцать. Разве ты живешь лучше?
Фатьма вспоминает о неприветливости Хабибуллы, его придирчивости, изменах и отвечает, вздыхая:
— Нет, не лучше.
— То-то и есть! — подхватывает Ана-ханум. — Да если аллах захочет, он даст счастье той, что выйдет замуж в девять лет, а не захочет — лишит счастья ту, что просидела в девках до девяноста девяти…
Разумеется, имеет свою точку зрения и Хабибулла.
Он считает, что азербайджанка по самой своей природе, по своему раннему созреванию, резко отличается от женщины северной, русской. По его мнению, царский закон, учитывавший это, был разумен и справедлив. Вывод: не следовало старый закон отменять и издавать декрет.
Своей точки зрения Хабибулла, конечно, не излагает во всеуслышание. Напротив, он всюду и везде ратует за новый декрет. Однако подлинные его мысли беспокойно бродят в нем и ищут выхода.
Вскоре на дискуссионной странице газеты Хабибулле удается поместить заметку, посланную им от имени рядового читателя и подписанную «Хабиб». Осмотрительней было бы, конечно, подписать такую статью полным псевдонимом, но тогда ничто не напоминало бы об ее подлинном авторе, а это тоже не отвечает интересам Хабибуллы: в глубине души он лелеет надежду, что кто-нибудь из бывших друзей угадает за подписью «Хабиб» его, Хабибуллу, и удивится его смелости. С другой стороны, скромное «Хабиб» — мало, что ли, есть на свете Хабибов! — не бросается в глаза и в то же время щекочет самолюбие автора, вызывая в памяти времена, когда он подписывал свои статьи более внушительно и пышно — «Хабибулла-бек Ганджинский».