— Кто-нибудь еще хочет высказаться?
Я подумал было подняться. Подумал было рассказать им, как Бобби в первом классе сидел на задней парте. Учительница им особо не занималась. Она давала ему кусок глины, и он коротал время, раскатывая на столе колбаски и укладывая их рядами. Время от времени он поднимал голову, пока остальные вслух твердили алфавит и складывали два плюс два, и его близорукие глаза за толстыми стеклами в золотой оправе выглядели довольными. Я подумал было рассказать им, что и я считал Бобби никчемным, но я ошибался, а Гас был прав. Бобби обладал талантом, и этим талантом была его простота. Мир для Бобби Коула был местом, которое он принимал как есть, не нуждаясь в его постижении. А я вечно докапывался до сути, и меня переполняли смущение и страх.
Я не поднялся. Ничего не сказал. Как и все остальные, я тупо сидел, пока мой отец не вознес заключительную молитву, пока Ариэль не заиграла заключительное песнопение, пока моя мать не поднялась в своей красной атласной мантии и не возвестила о завершении всего этого.
А потом я услышал, как возле открытой церковной двери затарахтел мотор черного катафалка. Все встали, чтобы проводить Бобби до ямы, которую Гас уже вырыл для него на кладбище.
— В этой смерти есть что-то подозрительное, — сказал Дойл.
Была суббота, следующий день после похорон Бобби Коула. Мы с Джейком целое утро провозились во дворе у деда. Косили, стригли, орудовали граблями. В то лето мы каждую субботу занимались такой поденщиной. У деда был огромный домище на Высотах, а при нем двор — прекрасное зеленое море пышной травы. Дед занимался недвижимостью и считал, что внешний облик его собственного имущества скажет о нем не меньше, чем любая реклама, которую он разместит на придорожном щите. Платил он хорошо, но следил за каждым нашим движением. К тому времени, когда работа была выполнена, я обычно понимал, что этих денег недостаточно.
Покончив с делами, разгоряченные, потные и облепленные обрезками травы, мы прямиком направлялись в аптеку Хальдерсона, к автомату с газировкой, и вдоволь надувались имбирным пивом из холодной кружки.
В глубине аптеки был открытый проход в кладовую. Чаще всего дверной проем закрывала занавеска, но в тот день она не была задернута. В желтом свете лампочки без абажура, свисавшей с потолка подсобки, я увидел трех мужчин, сидевших на ящиках. Двое что-то пили из коричневых бутылок — наверное, пиво. Тот, который не пил, был мистер Хальдерсон, другой был Гас, а третий — тот полицейский в штатском, которого мы видели в участке, Дойл. Говорил Дойл.