Я сделал шаг назад, с каждой минутой все сильнее ненавидя этого человека.
— Нам можно идти?
— Да.
Дойл отпустил нас, будто двух подозреваемых, которых он решил пока не забирать под стражу.
Я обхватил рукой Джейка, сердито смотревшего в пол, и развернул назад. Мы ушли от этих людей. Ушли от Дойла, гадко усмехнувшегося нам вслед.
На улице стоял зной. Солнце сбрасывало жару вниз, а тротуары накапливали ее и припекали подошвы наших кроссовок. Битум, заполнявший трещины в асфальте, превратился в черную размазню, и мы внимательно смотрели под ноги. Мы миновали парикмахерскую «Бон-Тон», сквозь открытую дверь которой разносились спокойные мужские голоса и запах масла для волос. Миновали банк, который в тридцатые годы обнесли Красавчик Флойд и ребята Мамаши Баркер и который уже давно был предметом моих смелых мечтаний. Миновали магазин за магазином, пустовавшие среди дремоты того жаркого дня на исходе июня. Мы держались в тени навесов и не разговаривали, Джейк смотрел в тротуар и тяжело дышал от раздражения.
Магазины остались позади, мы шагали по Мэйн-стрит в направлении Тайлер-стрит. Дома на холмах были старые, многие в викторианском стиле, и, хотя плотные шторы были завешены от жары, время от времени из прохладного полумрака до нас доносились звуки трансляции волейбольного матча. Свернув на Тайлер-стрит, мы направились к Равнинам. Я чувствовал, как злость в Джейке раскаляется, словно асфальт у нас под ногами.
— Забудь о нем, — сказал я. — Он говнюк.
— Не го-го-говори этого.
— Но ведь он такой и есть.
— Не го-го-вори этого слова.
— Говнюк?
Джейк метнул в меня убийственный взгляд.
— Не позволяй ему давить на тебя. Он никто.
— Никто не бывает ни-ни-никем, — сказал Джейк.
— Еще как бывает! Я знаю, что говорю.
На Равнинах возле железнодорожных путей вздымались зерновые элеваторы. Высокие и белые, они соединялись мостиками и транспортерными лентами. Была какая-то суровая красота в том, как они неподвижно стояли на фоне неба, напоминая костяные изваяния. Рядом с ними пролегал подъездной путь, на котором загружались вагоны-зерновозы, но в тот день рельсы были свободны, а элеваторы пустовали. Мы прошли железнодорожный переезд на Тайлер-стрит. Джейк зашагал дальше по направлению к дому. Я остановился, развернулся вправо и последовал за своей тенью, короткой и черной, вдоль рельсов, по направлению к востоку.
— Что ты делаешь? — спросил Джейк.
— А ты как думаешь?
— Нельзя играть на путях.
— Я не играю. Просто прохаживаюсь. Ты идешь, или будешь торчать тут и реветь?
— Я не реву.
Я шагал по рельсу, будто по канату. Шагал сквозь волны зноя, среди ароматов горячего щебня, покрывавшего дорожное полотно, и креозота, которым были пропитаны шпалы.