Иная история была у Лизы Брандт. Она родилась десятью годами позже Эмиля, и от рождения была глухой и трудновоспитуемой. Когда она была девочкой, Брандты говорили о ней угрюмо и неохотно, если говорили вообще. В школу она не ходила, а получала образование у частных преподавателей, живших в доме Брандтов. Она была подвержена унынию и приступам ярости. Казалось, один Эмиль умел сносить ее выходки. Она его обожала. Когда Эмиль вернулся со Второй мировой войны, слепой, изувеченный, хотевший одного — вкушать свою скорбь в уединении, его семья приобрела для него старую ферму на окраине города и полностью ее перестроила. В товарищи ему дали Лизу, тогда еще подростка, у которой, по мнению родных, не было никакого будущего. Обоим ущербным Брандтам этот союз послужил на пользу. Лиза опекала брата, а брат давал Лизе возможность почувствовать себя нужной и уверенной в себе — на все предстоявшие ей годы глухоты и одиночества.
Все это мне тоже рассказала Ариэль, но важность услышанного я осознал еще нескоро.
Когда мы подошли к белой деревянной изгороди, Лиза Брандт в грязных перчатках работала в огороде, взрыхляя землю острым лезвием тяпки. Эмиль Брандт сидел на веранде в плетеном кресле, рядом стоял белый плетеный столик с шахматной доской и расставленными для игры фигурами и еще одно кресло.
— Выпьешь кофе, Натан? — крикнул Брандт отцу, когда мы вошли в калитку.
Он знал, что мы придем, кроме того он, вероятно, слышал скрип петель, но ему нравилось создавать впечатление, будто он каким-то образом нас видит, хотя Эмиль Брандт был слепой, как столб в изгороди. Когда мы ступили на дорожку, он улыбнулся и сказал:
— С тобой Ариэль и два хулигана, которых ты зовешь своими сыновьями?
Откуда он узнал, кто именно сопровождает отца, осталось для меня тайной, но отец называл Брандта одним из умнейших людей, которых он знал. Лиза прекратила работу и встала над грядкой, наблюдая за нашим вторжением, высокая, прямая и неподвижная, будто огородное пугало. Джейк сразу подбежал к ней, и они начали изъясняться знаками и жестами. Джейк направился вместе с ней в сарай, вышел оттуда с садовыми граблями и неотступно следовал за ней, когда она возобновила работу в огороде.
Отец поднялся на веранду и сказал:
— Кофе выпью, Эмиль.
— Ариэль, сваришь? — спросил слепой. — Ты знаешь, где все лежит. А себе возьми, что сама хочешь. Магнитофон я оставил на столе, и там же бумага для печатной машинки.
— Хорошо, — сказала Ариэль и вошла внутрь — как мне показалось, уверенно, будто к себе домой.
Я сел на пороге. Мой отец занял второе плетеное кресло и спросил: