Она темно взглянула на него, хотела что-то сказать, но промолчала. Взгляд ее стал мягче и, с усилием справившись с собой, она хохотнула, но резко, неузнаваемым голосом:
— Что вам на меня смотреть… Вы живете обалденно. Такой дом!
Николай Николаевич насторожился, удивляясь все больше, но смысл слов был так привлекателен, что он не удержался:
— Да, оно удовлетворительно. Я как раз все, считай, закончил. Только хочу в саду прудик сделать. Но уже вижу, что делать почти нечего… — В голосе Николая Николаевича зазвучала такая печаль, что Света спросила удивленно:
— Что ж расстраиваться? Дом готов, живи да радуйся!
Тот замычал что-то нечленораздельное, а потом тягостно проговорил:
— Я вот, понимаете, всю жизнь строил. И первый мой дом, и второй. У-у-у-ух, сколько лет! Ничего больше не делал. Потом начал этот, хе-хе. Все хотел дворец иметь… — почти шепотом докончил он и повесил голову.
— Чудак-человек! Такой дом отгрохал и горюет. Теперь и пожить!
— Вот-вот! — обрадовался Николай Николаевич найденному пониманию, — я как раз и говорил жене: "Вот дострою — тогда и поживем!" А теперь все закончил, а жизни-то и нет! — в смятении воскликнул он.
— Никак я вас не пойму! — Света с любопытством развернулась к нему, стараясь отодвинуться, защититься от собственных мыслей, чувствуя, что ее сердце понемногу отмякает.
Глуповатое лицо Николая Николаевича как всегда искренне отражало перемены чувств своего владельца, и сейчас на нем по-детски чистосердечно сияла вся его душевная работа.
— Делать-то мне, вишь, нечего стало. Дом-то я кончил! — жалобно пискнул он и отвел глаза.
Как маленькие актеры старинного провинциального театра, освобождающие сцену для главного действия, от Луны красиво и легко разбежались серебряные облачка, и мир залил воздушный дрожащий свет ночи. Взволнованная нежными лучами, сине-бархатная глубина подалась, раздвинулась, засияла, наполнившись воздухом, словно огромная раковина.
Николай Николаевич долго смотрел на легкие звездочки в этом сияющем озере света, покоряясь его поднебесной красе и невинности, растворяясь в ней и в беспомощной немоте склоняя перед ней голову. Взгляд его становился все добрей и печальней. Потом он сказал:
— Мне одиноко… Вы знаете, что это такое?..
Она тягостно вдохнула, отведя взгляд.
Они помолчали, не мешая друг другу. В глубокой задумчивости он заговорил:
— Такая тоска и некуда податься. И дома сидеть плохо, и идти куда-то… не нужно. Только время провести… Вот жил я и вдруг увидел, что я совсем один, что я — стар. Знаете, что чувствует старый человек, как одинок он и заброшен, как не нужен никому… и даже своим детям… — сказал он тихим и глубоким голосом. Сердце его задрожало. Он взял ее руку и поднес к своему лицу, и прижал к нему. Она не убрала ее. Глаза его медленно наполнились кроткими слезами.