Я плыву вперед и вдруг исподволь начинаю чувствовать тревогу. Она нарастает стремительно, невыносимо! Она переходит в ужас, и я уже знаю: моя мама умерла далеко от меня, в нашем старом доме.
Открытый рот, полный тумана, кружит и дышит в вершинах, волнами пара опеленывая дрожащие кусты. Я наполнен кровью, в меня вылито все: удушье непробиваемых стен, ее зов и мое отчаяние. Изнутри меня раздувается, пухнет боль, заполняя лицо, горло, грудь, не оставляя щелки, просвета. Я полон ею, я надрываюсь. Ничего не осталось в мире, кроме растущей боли. Влажность в глазах, капли на вытянутых пальцах зернистыми огнями усеяли траву. Стволы блестящим шприцем рыскают по коже, ища тонкого места. Легкий прокол, и яд с сипением бежит к лицу. Белая пудра в тумане слезит глаза, запорашивая волосы, бинтуя лицо, ознобом ударяя по изнемогающим спинам травы.
Далеко внизу я вижу знакомый дом. Туман медленно и неотвратимо несет меня туда. И как бесформенный рыбий пузырь с перехлестнутым горлом я беззвучно плыву к этим тихим, серым стенам.
Давно прошли времена, когда моя сильная мама управляла жизнью. Незаметно мы поменялись местами: теперь беззащитная в своих потерях, она тянула руки маленьким ребенком ко мне — тому, кто наполнял ее жизнь. Маленькая, дрожащая, полная страха, моя мама… мой ребенок!
Она там внутри. Нет нужды заходить. Она ждала смерти — в ужасе одиночества перед этим ожиданием. Не могу думать об этом! Я гибну в отчаянии, как гора боли — теку, расползаюсь толчками, истекаю потоками, водами и пузырями, лепешками горелых губ всасывая морось и гиль; ворочаю глазницами, превозмогая себя, но вытекают глаза… Дрожащей волной пот пробивает меня до дна. Серая пена жадно вылизывает песок под подошвами, почва проседает, плывет из-под ног, меркнет тусклый свет, гаснет все… и… и… вот… схватив ноздрями холод провала, я — как обезумевший бриг, разбросав руки лопнувших веревок и подмышки надутых парусов, грудью лечу на скалы, брызжа воплями ошалевших птиц.
Мне холодно, вокруг свет, обморок тишины. Ты опять здесь, навсегда у этих вечных стен. Иди туда. Впереди странные цветы с плоскими голубыми головками. Она вырастила их на снегу. Я думаю, это маки. Они прижались к обогретому боку деревянного дома с исслезившимися глазами весенней воды, а под ногами горящий мартовский сугроб в смятенных сполохах волшебных теней.
Эта красота в полной тишине вокруг.
И эта полнота отчаяния у порога дома.
* * *
Вадим лежал, бессильно закрыв глаза, пил какие-то таблетки, потом долго отмокал в ванной под струей, превозмогая полную разбитость. За это время домашние ушли. Он слышал, как что-то крикнула Лена. Он не разобрал, но вслушиваться не хотелось. Дверь грохнула металлическим языком, и все стихло. Вадим, одуревший от слишком горячей воды, уселся в кухне на табурете, дожидаясь кофе.