— Не горячитесь, пожалуйста. Вы все постепенно увидите, поймете…
— А знаешь ли ты, Соломон, — прочувствованно и медлительно заговорил Илья, — то, что ты про истинных и неистинных высказал, на здешнем языке называется "national harassment" — одно из ужаснейших чудищ западного мира.
— Ну, ну, — прищурился тот, — о чем ты?
— Это, как бы перевести… "оскорбление по национальному признаку", что-то типа пятого параграфа, слыхал о таком?
Якобсон фыркнул.
— Заяви ты такую идею в официальной обстановке и — хлопот полон рот! весело продолжал Илья. — С работы, пожалуй, уволить могут.
— Не понимаю, ничего нового я не сказал, — пожал плечами Якобсон.
— Верно, верно! Потому, что ты людей на категории делишь: свои и чужие, истинные и неверные. Какой же ты демократ?
Якобсон поморщился.
— И если местные нас, русских, делят на истинных и неистинных, то какие они после этого демократы?
— Так ведь Вадим говорил, что здесь, якобы, тоже два сорта демократии: для своих и чужих, для местных и для русских? — подпустил яду Якобсон и расхохотался.
— Так ведь я и не считаю, что здесь абсолютная демократия, та, которую в России приписывают Западу. Это как раз и есть моя главная мысль.
— Заговариваетесь, уважаемый!
— Соломон, поймите меня правильно, — Вадим старался подобрать верные слова. — Конечно, на радио и телевидении демократия здесь налицо в официальных программах. А еще есть жизнь. Как в русской жизни свои плюсы и минусы, так и здесь не один только жирный плюс.
— Да если не здесь, то где же?
— Да, думаю, что нигде.
Якобсон внезапно рассмеялся:
— Слушайте, если б вы держали такую речь в России, нашлись бы некие штатские и попортили вам жизнь! — Он резко поднялся, отошел к окну и заложил руки в карманы, как это делают штатские киногерои.
— Вот пример ближе. Если бы я пытался печатать статьи на эту тему в местной прессе, ни один редактор не согласился бы на публикацию. А почему? В заботе о законных правах человека на свободу высказывания? Нет. Это только в России при нарушении прав диссидента поднимался шум. Набегали спасатели западные агентства, печатали статьи, интервью. Веселье, честь, красна смерть на миру! А если его высылали — чем, надо сказать, осуществляли заветную мечту некоторых из них, — то такой правозащитник на Западе в накладе не оставался: устойчивая работа на радио или в газетах, премии мира, а, может, случится и "Нобеля" залудить. Если же вы предпримете здесь статью или лекцию, вы — не диссидент, а русский шовинист и даже шпион или попросту крайне нежелательный элемент, не разделяющий политику руководящей партии и правительства! Тебя могут лишить гражданства, а то и выгонят втихаря, безнаказанно, и не найдется никого, кто заступится за вас. Ни один не сочтет вас патриотом. На это имя наша нация прав не имеет! В лучшем случае националисты!