Пронизывая розовое и беспечное пространство, исподволь там и сям, уклончиво, но упорно легли первые серые точки, пятна, прокладывая путь угрюмым теням. Мир неудержимо старел.
Испуганные косым светом, задрожали и смиренно закрыли глаза фасады домов. Волшебной, таинственной дамой в город вернулась тень, грудью легла на город, синей истомой обведя глаза. На лицах появились иные улыбки — уже коварные, уже ночные.
Света и Шустер в молчании дошли до машины, когда Шустер, открывая ей дверь, сказал:
— А ты ценничек с костюма пока не отрывай. Может, кто в гости зайдет.
— …Я, девочки, ему и говорю, здесь климат слишком жаркий, я в Европу хочу, если ты хочешь знать, мне вообще эта Мексика надоела, а он мне, что же я могу сделать, это служба. А я ему и говорю, ты подумай!
— Правильно.
— Ты подумай, всегда можно какое-то место найти. А он мне и говорит, я не уверен, не думаю. Ну а я тогда и говорю: я сама поеду поживу!
— Вот именно!
— Я не могу так сидеть и этим мексиканцам безграмотным свою живопись показывать! Я, девочки, решила: я один дом продаю и куплю квартиру в Париже. Грешно свой талант хоронить, мы должны помнить о предназначении. Бог не прощает ошибок против духа!
— Ты, Анжела, так ему и скажи, ты живешь духовной жизнью! — бурно подхватила Ирка.
— Ах, если бы вы знали, девочки, как пуста и бесплодна жизнь, как мало в ней света — особенно в этой Мексике! — как томительны наши порывы! Но я знаю, я верю, в один день музыка все разрешит!..
— М-м-м!..
Три женщины с изяществом, почти на полу, расположились в полумраке малой гостиной Иркиного дома, сплошь увешанной картинами очень крупного размера. Картины эти были написаны Анжелой еще в бытность ее в Австралии. Причастившись духовной жизни сестры хотя бы и косвенно, окружая ее неутомимой заботой и самозабвенной услужливостью в часы, когда Анжела творила, Ирка была награждена, став, до некоторой степени, совладелицей творческого наследия. Она, не поскупившись, одела полученные картины в монументальные и, к слову сказать, чрезвычайно дорогие рамы. С трепетом и нежностью она посвящала новых слушателей в разнообразные истории их создания. Была, впрочем, еще одна небольшая причина, почему картины эти составляли даже как бы предмет гордости: помещенные на стены, они безошибочно определяли Иркину социальную принадлежность — может быть и не на самом верху, но гораздо солиднее многих прочих.
В гостиной загадочно горели свечи, на столике медленно тлела сандаловая палочка, источая удушливый, томный запах. Света, остро наслаждаясь минутой, сияющими глазами выглядывала из глубочайшего кресла, потягивая какой-то крепкий и божественно вкусный напиток. Ирка поместилась у ног сестры, а Анжела, как обычно раскинувшись в позе восточного владыки, не торопясь, развивала свою мысль: