Опять умолк. Тот же парень, что и прежде, принес тарелку с овсяным печеньем. Обмакнув печенье в кофе и смакуя незатейливый десерт, Дмитрий с полным ртом, поначалу не очень внятно продолжил:
— Понимаешь, Вальдемар, очень уж резвыми эти ребята оказались. Широко шагают, и хорошо бы, у них штаны лопнули. Только что, в июне, свой ОФТ сколотили, а на июль уже назначили всесоюзный съезд. И где? В Питере! Хотят срочно протащить свою идею о выборах в местные советы по производственным округам. Ты представляешь, тухло-жарено, чем это аукнется?
— Погоди, погоди. Если не ошибаюсь, Горбачев на Ижорском заводе именно эту идею и поддержал.
Рыжак хитро прищурил один глаз, высоко поднял бровь над другим. Глотнул кофе.
— А ты прикинь. Генсек беседует с рабочими — как можно не поддержать? Они тоже не дурачьё, знали, когда вопросик подкинуть. А мы теперь — расхлебывай, выкручивайся. В Питере у нас народ дерзновенный, «пошел на дело» круто, дерзко. Подготовка к их съезду идет полным ходом: срочно зарегистрировали Ленинградский народный фронт, фрахтуют пикетчиков. «АиФ» ставит в номер статью о связях кровавой ферганской резни с подстрекателями из ОФТ — в Питере сумели найти автора под эту лажу. Давить их надо, пока эта саранча пешая. Если на крыло встанет, не справимся. И нам нужно в деталях знать, что замышляют эти сатаноиды, мы не можем ждать, пока информацию сольют из органов. Схватка на пике. Судьбы перестройки решатся в ближайшее время... Короче говоря, Вальдемар, тебе предстоит смотаться в Питер и любой ценой пролезть на их съезд. Ребята из нашего народного фронта помогут чем могут. — Улыбнулся своему каламбуру.
Через три дня Вальдемар занял нижнюю полку в «Красной стреле» — началась первая в его жизни командировка. Попутчиков было двое. «Не считая женщины», — тайно хохотнул он. Но шутка оказалась кстати: когда поезд тронулся, женщина подыскала место в другом купе. Вместо нее вселился объемистый мужчина с солидным дерматиновым портфелем. Побалагурил о долгожданном освобождении от домашних пут — увы, недолгом, — достал из поклажи пузырь «Старки», бутерброды и обратился к «обчеству»:
— Ну что, граждане, по дуплю шнапса? Не трефное.
Попутчики радостно оживились, а Вальдемар, учуяв, к чему клонится дело, не желая участвовать в полупьяненьких путевых разговорах, сослался на жуткий недосып последних дней, уступил балагуру нижнюю полку и забрался на верхнюю.
Конечно, не спал. Ему было о чем подумать.
В суматохе и возбуждении последних месяцев он, отличник по жизни, слепо веривший в непременную удачу, не размышлял ни об успешных поприщах, которые сулил перестроечный натиск, ни об отношениях с Анютой, которые «по стажу» требовали развития, ни о своей роли в той политической драке, в которую он ввязался. Восторженно ринувшись в клокочущую новшествами перестроечную стихию, одержимый идеей устранить постылую командно-административную систему, — пиковый момент! вот-вот! еще чуть-чуть! — он вообще не думал о будущем, о той судьбе, какую ему предлагает — или подсовывает? — неумолимый рок событий. В режиме нескончаемого цейтнота Вальдемар летел сквозь настоящее — сквозь квантовый скачок страны с одной исторической орбиты на другую и сквозь собственную жизнь тоже. Только здесь, в купейном покое «Красной стрелы», оглянувшись на самого себя, он вдруг споткнулся о странную мысль: не превращается ли его бесконечная суета, без которой он уже не мыслит своего существования, — искусительный ореол избранности! — в некое подобие «игорной зависимости»?